Уже подходя к скалам, Елен почувствовал, что здесь появился посторонний. Потом слух уловил негромкий перестук, и он нахмурился, зашагал побыстрей — не то чтоб он считал себя хозяином полуострова, но каждый сторонний, полагал он, должен был сперва встретиться с табунщиком. Но когда за уступом-песчаником увидел маленькую серую палатку, разбитую хоть и не на ровном месте, но у родника, старик успокоился. Незнакомец знал обычай края. Степняки ставят свои кибитки всегда поодаль от источника, чтобы сохранить его в чистоте; но когда ты один и у тебя нет табуна или стада, то нужно жить у воды и оберегать ее. Около палатки никого не было, и старик не стал задерживаться.
У входа в храм увидел Елен гостя. Долговязый, с тонким, загорелым лицом мужчина лет тридцати сидел ссутулясь на тесаном камне-ступеннике. Старик приблизился, вгляделся в него и вдруг цокнул языком. Парень оглянулся, вскочил на ноги и с улыбкой, несколько смущенной, но радостной, торопясь, пошел ему навстречу.
— Ну, здравствуй, горожанин!
— Здравствуйте, ата! Как поживаете? — Парень говорил с чуть заметным пришепетыванием.
— Слава аллаху, Булат.
Они пожали друг другу руки и, сперва старик, а за ним Булат, сели на камень.
— Из Алма-Аты прилетел вчера, — стал объяснять Булат, все так же радостно улыбаясь. — Только сошел в поселке Узень — подвернулась машина. А с дороги двадцать верст отмахал на своих.
Старик покосился на его разбитые, изрезанные на каменистой дороге серые парусиновые туфли.
— Что будешь делать?
— Работать, — тотчас ответил Булат. — Как говорил вам в тот раз: буду изучать подземную архитектуру, наскальные изображения, гравюры на стенах мавзолеев и мечетей.
— А я думал, ты не вернешься, — заметил старик. Лицо его просветлело, морщинки разгладились, было видно, что ответ Булата пришелся ему по душе.
— Я не только вернулся, ата, — волнуясь, проговорил Булат. — Отныне я связал свою жизнь с Мангыстау. — Он помолчал и добавил: — Прошедшие два года я сидел над книгами.
— Лет десять тому назад сюда приезжали собиратели песен. Послушали меня, записали, посудачили о старине и укатили в столицу. — Старик усмехнулся и покачал головой. — Ждал я их, потому как наказали вспомнить песни, которые я уже позабыл. Через пять лет приехали, смотрю — другие совсем ребята. Тоже послушали, записали. Эти еще быстрее работали, все делали на ходу. Засомневался я в горожанах.
— Я уже ответил вам, ата, — сказал Булат, сведя темные брови.
Теперь Елен внимательно посмотрел на него. Он хорошо помнил первый приезд Булата два года назад, когда тот учился еще в ленинградском институте, его рассказы о своей жизни. Булат оказался родом из Мангыстау, но во время войны потерял родителей и воспитывался в детском доме — сперва в городе Уральске, затем в Алма-Ате. Из столицы и поехал учиться на археолога. Старик был тогда сильно взволнован той трепетной, какая бывает только в юности, заинтересованностью Булата историей родного края. Булат был еще мальчишка мальчишкой, жил лишь мечтой, не представляя себе, что такое опыт и что он значит в жизни. Елен без усилий вспомнил восторженный рассказ Булата о своей работе и почти все его вопросы относительно храма Шакпак и наскальных рисунков.
Целое лето парень работал увлеченно, был учтив с людьми, застенчив и даже как-то болезненно скромен. Елен уверовал, что его земляк беззаветно любит свою работу, а такие люди старику были по сердцу, и он показал Булату все известные ему самому бейты[13] и скалы со старинными рисунками, изображающими охоту и сражения кочевников. Только мало рассказывал о смысле тех рисунков — не верил, что ли, парню. А сейчас старик видел в нем другого человека. Какое-то тепло родилось у старика в груди. Да и не так часто под такое, как сегодня, настроение попадается искренний, живой человек, а он, Елен, был слишком стар, чтобы не верить в приметы. Им овладело предчувствие доброго.
— Ну что ж, зайдем, — предложил он, вставая.
Они вошли через прямоугольный проем в длинный полутемный коридор и, пройдя его, вступили в просторную, с расписанными стенами комнату. Прохладный сухой воздух коснулся лиц, когда они перешагнули через порог. Храм был вырублен в скале, и он предстал взору весь: крестовидной планировки с анфиладным решением помещений, которые были явно не симметричны и не одинаковы, но как-то органично связаны друг с другом. Посредством четырех подпружных арок и стольких же разнокапительных колонн комнаты выходили в центральный круглый неф. Булат знал, что надо пройти к центру зала, чтобы увидеть купол нефа и через солнечное окно в нем — голубое небо, и им снова, как только он спустился под землю и увидел первый рисунок на портале, овладело желание немедленно идти дальше.
Старик двинулся в подкупольное помещение первым, не задерживаясь, словно понимая состояние Булата. Неф напоминал гигантскую юрту, сверху из шанрака — солнечного окна — падал свет, проясняя росписи на стенах и четырех колоннах. И снова волнение охватило Булата, когда он стал рассматривать изображения лошадей, верблюдов и гепардов, человеческих рук, орнаментальных узоров, надписей на древних языках. Немыслимо сложные по замыслу и исполнению гравюры безвестных художников жили вечной жизнью и покоряли совершенством. Многоплановые композиции, изображающие сцены охоты и сражений, чередовались со знаковой символикой, магическими эмблемами и изречениями, и все это было так увязано и одно с другим, и со светом, падающим сверху, и с самим небом, и с формой стен; составляло нечто настолько общее, слившееся в едином движении, что мысли путались. Великая завеса таинственности царила в подземелье, которую он, Булат, решился приподнять. Под силу ли?..
Старик остановился перед михрабом, высеченным справа от центрального помещения, потом повернулся и показал рукой на арку.
— Видишь? Там высечен лотос. Это символ вечного возрождения. Запомни.
Он прошел дальше и поднял с каменного выступа домбру.
— Я расскажу тебе тайну Шакпака. Ты, должно быть, и не ведаешь, что мой голос с одинаковой силой слышится сейчас во всех четырех комнатах. Это одна из тайн. Тебе надо понять начало начал всего этого, — Елен повел вокруг домброй, — поэтому ты сперва выслушаешь рассказ о конях. О том, что произошло сегодня утром.
Бледный, взволнованный, Булат молча последовал за старым табунщиком. В какой-то миг седой как лунь старик показался ему хранителем давних времен.
Медленно поднялись они на холм, откуда было видно синее море и давно забытый южный караванный путь на Каспий.
Старик тронул пальцами струны…
2
Небольшой конный отряд стремительно спускался по южной, с частыми поворотами дороге. Дробный перестук копыт арабских скакунов далеко разносился в утреннем хрустальном воздухе, множился эхом и разноголосо перекатывался между скалами. Воины скакали цепочкой, молча; посадка их выдавала усталость.
Показался очередной сторожевой пост, оба легкоконных воина, застывших у вышки, торопливо поклонились, увидев над скачущими бунчук из конского хвоста, окрашенный в голубой цвет. Тревожным взглядом проследил старший караульный за всадником в белой накидке, под которой тускло блеснул юмшань — кольчуга в крупных бляхах с изображением лука и стрелы на груди. Не каждый день появляется в Мангыстау темник — грозный командующий правого крыла сельджуков. Старый воин пересчитал всадников — их было сорок четыре — и помахал над головой копьем, давая знать об отряде ближнему к городу посту.
Всадники между тем въехали на плато, и темник натянул поводья. Белый скакун, уже почуявший близость города и желанный отдых, нетерпеливо затанцевал под седоком, зазвенел удилами. Военачальнику было не больше сорока лет. Скуластое мужественное лицо, сведенные к переносице широкие густые брови, длинные усы и бородку, окаймляющую лицо, покрывала серая дорожная пыль. Черные воспаленные глаза его жадно уставились на море, раскинувшееся внизу, на небольшой прибрежный городок. Тяжелая рука медленно стащила с головы шлем с тем же изображением сельджукского тугры — лука и стрелы — на лобном вершке. В гавань, медленно и легко скользя по зеркальному серебру воды, входили галеры; над ними суетливо летали белые чайки. Негустые дымки поднимались над кубиками домов, сложенных из серо-желтого ракушечника. Здания стояли поодаль друг от друга, нигде не виднелось глинобитных дувалов, и город просматривался насквозь. Четкими рядами спускался он по раскатам к самому морю, и только порт Суль, как и все порты мира, выделялся беспорядочными постройками, складами и лавками.