— После разгрома остатков войска Ербосына я доверил бы тебе охрану южной дороги, по которой…
— По которой сюда придут ваши торговые караваны?
— Ты принимаешь мою милость?
— Нет, евнух.
— Я убедился в твоей глупости, но было бы грешно лишиться силы твоих рук. — Военачальник подал знак стражникам: — Заковать и вместе с рабами отправить в Хорезм.
Шакпак остался один.
— Тебе, строитель, сохранили жизнь для того, чтобы ты строил города.
— О аллах! — воскликнул Шакпак. О большем он и не мечтал. Небо откликнулось на его зов. Он с блаженной улыбкой смотрел на хорезмийца, который подошел и сел на коня.
— Завершишь этот дворец, — заметил тот, подбирая поводья.
— Он закончен, — торопливо и бездумно, все еще улыбаясь, отозвался Шакпак.
— В нем не хватает мечети.
— Нет! — Шакпак только теперь понял, что все это всерьез. — Я воздвигну самую величественную мечеть, но только в другом месте. Повелитель, будь милосерден.
— Правда ли, что ты добился подгонки камней, разрезая их конским волосом?
— Правда.
— К твоим услугам будет такое количество рабов, о каком ты не смел мечтать.
— Я готов служить тебе.
— Если ты тот самый Шакпак, перед которым преклонялась эта страна, докажи мне свое мастерство, воздвигнув мечеть…
— Здесь невозможно.
— Воздвигнув так, чтобы никто не догадался, что она пристроена.
— Это невозможно.
Рыжий скакун наехал на него и, скалясь желтыми зубами, осел на задние ноги. Свистнула плеть и гибкой змеей обвилась вокруг шеи Шакпака. От сильного рывка, задыхаясь, он упал ничком. Поднялся на колени. Увидел над собой улыбающееся, смуглое от походных ветров лицо пришельца.
Надежда рухнула. Нечеловеческое унижение, которому он сам подверг себя, рассчитывая на спасение, отняло последние силы. Он прислонился лбом к дрожащей груди скакуна.
— Ты выйдешь из зиндана, когда мечеть будет построена.
— Проклятье!..
От нового удара померкло солнце. Шакпак вскрикнул от дикой боли, отшатнулся, схватился руками за глаза. Не помня себя, побрел по двору. Стражники догнали его и повели к воротам, подталкивая в спину остриями копий.
Зиндан был недалеко, в двухстах шагах от левого крыла дворца. Шакпак прошел этот путь, еле держась на ногах. Открыли дверь, и он стал спускаться вниз, оступаясь и скользя на ступеньках. Спустя мгновение после того, как захлопнулась дверь и загремел засов, Шакпак вяло упал на неровный каменный пол.
День и ночь слились в одно.
Никогда не думал Шакпак, что тишина может быть такой гнетущей. Немного оправившись, он исследовал помещение и сразу же узнал зиндан, построенный по начертанному им самим плану. Он был вырублен в толще ракушечника, так что нечего было и мечтать о побеге: даже при помощи молотка и зубила здесь никому не вырубить лаза.
В углу капала вода, собираясь в углублении камня; раз в два дня, должно быть, падал с высоты кусок проваренной требухи или полутухлого мяса. Даже признака света не улавливало зрение в знакомом до последнего кадама[20] зиндане.
Тысячи предположений теснились первое время в голове. Картины одна мрачней другой возникали перед мысленным взором, и все они заканчивались пытками, которые, он был в этом уверен, ждали его если не сегодня, то завтра. Но время шло, его не беспокоили. Уже совсем спала опухоль на глазах, зажили на спине ранки от уколов копьями. Он стал жить ожиданием, как это бывает с узниками, мучаясь уже от безвестности, считая дни, сбиваясь и снова ведя счет. И постепенно пришло то размеренное течение мысли, которое несет человеку облегчение хотя бы тем, что заставляет его оглянуться на пройденный путь и заново, теперь уже зная все, пережить дни радости и грусти. Он предался этому состоянию, стараясь вспомнить каждый день своей жизни.
Да, он был далек от вечных, никогда не прекращающихся ссор вождей и старался не вмешиваться в их дела. Точно так же его не занимали и пересуды горожан, и хлопоты купцов. Брат Ербосын, наоборот, сызмальства окунулся в эту стихию, подросши, водил джигитов в набеги, кого-то защищал, кого-то обижал, а потом и вовсе увел свой отряд в Исфахань, под начало сельджукского темника. Полуостров был ему тесен. Шакпак тоже покинул родной аул, но ушел он недалеко, в горы Каратау, где жил камнеруб и гранильщик Адлет. У родника-ржавца, стекавшего по гладким отесанным камням, нашел он жилище мастера, о котором ходило много легенд. Некогда знаменитый воин и путешественник, он давно замкнулся в царстве камней и никого, кроме двух десятков учеников, не пускал к себе. Мастер сам вызвал в горы семнадцатилетнего Шакпака.
Прошло восемь лет, и небольшая келья наставника, вырубленная в скале, стала приютом Шакпака, а все скалы — его царством. На кулыптасе, поставленном учениками на могиле Адлета, Шакпак вырубил любимые слова учителя: «Не будь беспечным и не бездумно доверяйся жизни, ибо жизнь слишком близка к смерти». Шакпак был молод и не принимал всерьез это изречение, но оно как бы звало к скалам. Их было еще много, неразрисованных…
И Шакпак начал сам находить в аулах юношей, видящих по ночам цветные сны. Так Адлет научил его узнавать будущих художников и решать их судьбу. Только с каждым годом все труднее становилось ладить с вождями. Кругом шли войны, и юношей предпочитали обучать искусству боя. Да и не любой из отобранных юношей выдерживал мученический труд художника, соперничество со своими сверстниками, строгость наставника. Со временем, когда имя Шакпака приобрело известность, вожди сами стали приводить к нему учеников. Это было еще хуже, ибо каждый предводитель хотел, чтобы только из его соплеменника вышел лучший умелец. Тогда и начал Шакпак отсылать обратно в аулы тех, кто подражал ему. Уверял вождей, что они уже все умеют и нет смысла держать их в горах. Искусством Шакпака гордились в степи, но, чтобы создавать, нужна была свобода, и он научился добиваться ее.
Как к чему-то отвлеченному, неглавному прислушивался он в те годы к шуму жизни, равнодушно смотрел на то, что происходило вокруг.
В степи появились газии — борцы за веру, и говорили они о скором пришествии имама, потомка Мухаммеда, и о разделении имущества и скота между всеми правоверными согласно справедливым заветам пророка. Имам, говорили они, лишит халифа, нынешнего духовного наставника мусульман, власти, и тогда восторжествует справедливость. Но для этого, выходило, надо низложить султана Санджара. Пришельцев ловили и убивали, потому что они были шиитами, но те объявлялись снова, в других аулах, на другом конце полуострова, в селениях карлуков.
Потом великий баксы Бекет начал враждовать с предводителем адаев Самрадом, решившим заложить новый город. Однажды баксы пришел к роднику и стал уговаривать Шакпака помочь ему объединить степных вождей на борьбу с Самрадом. С раздражением и глухим недовольством говорил баксы о будущем нашествии городов на степь, о смешении двух образов жизни, которое погубит людей его страны. Шакпак не хотел верить, что четыреста убитых шиитов, пробравшихся на полуостров, смогли бы что-то изменить. Кончилось тем, что Бекет сорвался на крик, а Шакпак повернулся и ушел в горы. Он уже построил дворец и верил в себя…