Позавтракали они быстро. Разговор не клеился, и, кажется, все встали из-за стола с облегчением. Манкас и Кенес вышли на улицу.
Селение находилось в той самой низине, где когда-то располагался аул беркутчи. Еще в первый же день своего пребывания здесь Манкас с удивлением отметил, что каждая семья после возвращения на родину подняла дом строго на своем журте — месте, где она жила раньше. Пустовал лишь участок, где стояло жилье беркутчи Асана, превратился в пустырь, заросший куриной слепотой и лопухом.
Манкас отослал Кенеса за инструментом и направился к журту. Неспокойно было на душе, и ему нестерпимо захотелось вдруг постоять там, где они с отцом в последний раз мастерили калкан.
Еще угадывалось, что здесь было человеческое жилье. В глине виднелась почернелая зола.
И он неожиданно вспомнил недавнюю поездку в Закарпатье, где в начале войны два месяца находился со своей группой в тылу фашистов. Вспомнил, как выходили из вражеского окружения, взяв в плен немецкого офицера. Никогда он, командир, так не страдал, как в ту ночь, когда раненые отказывались от помощи, чтобы не задерживать группу. Оставались в мокрых от осеннего ночного дождя кустах и взрывали себя вместе с преследователями. Настоящие, сильные были люди.
Вот так, как сегодня, стоял он месяц назад у обрушившейся землянки и вспоминал павших друзей. Сдвинул прелые, слежавшиеся листья, копнул носком сапога землю — показалась черная зола…
— Манкас-ага! — со стороны дома прокричал Ке-нес. — Я все приготовил!
Манкас поднял руку, давая знать, что слышит, и зашагал к нему. Сияющий от радости мальчик выбежал ему навстречу.
Приготовить калкан для Манкаса не составляло особого труда. Две изогнутые дубовые ветви он выбрал неделю назад, освободил их от мелких сучков, довел толщину до десяти сантиметров. Теперь предстояло соединить их концы двумя поперечинами — распоркой и более длинной связью. И вставить в середину треугольную раму для Кенеса.
Вместе со своим помощником Манкас обработал концы дуг так, что они стали плоскими и плотно легли на распорку. Двумя гвоздями закрепил их. Затем раздвинул другие концы палок, положил на вторую поперечину и стал водить их, то расширяя, то сужая, подбирая размеры калкана по телосложению Кенеса. Ему было приятно работать, держать в руке теплое дерево и прикидывать, каким получится калкан и удобно ли будет в нем мальчику. Работал он намеренно медленно, чтобы Кенес и подошедшие несколько ребят запомнили, как готовится снаряжение беркутчи.
— Крылья калкана не должны сковывать движения, — пояснил он Кенесу. — Иначе он будет мешать при спуске и превратится из помощника во врага. Потом он не должен допускать соприкосновения аркана с камнями. С плохим калканом в Коп-ажале, в общем-то, нечего делать. Одно неловкое движение — и беркуту все станет понятно.
Закрепив гвоздями крылья, Манкас перевернул калкан, и сейчас он сбоку напоминал кресло-качалку.
— Осталось прибить внутри раму, — сказал он, вспоминая, как после ампутации руки часами сидел в шезлонге с отломанной спинкой, очень напоминающем калкан. — На ней закрепим натяжные ремешки, которые мы с Кейесом вчера нарезали.
— Понятно. — Кенес со всех ног бросился домой за ремешками.
Мальчишки, придвинувшись к беркутчи и калкану вплотную, переговаривались шепотом. Для них все это было ожившей сказкой. Манкас присел на скамейку и не спеша закурил самокрутку. Затянулся раза два, прежде чем поднял голову.
— А тянуло вас ловить беркутов?
— Конечно! — ответили мальчишки хором и, перебивая друг друга, бросились объяснять — Только не разрешают нам. Боятся, что сорвемся в пропасть или забросим учебу…
— Вот он сорвался, разбил себе лицо, — показал подошедший Кенес на мальчика с еще не вполне зажившими порезами на щеках. — С тех пор нам запретили ходить в горы!
— Это верно, — согласился Манкас улыбаясь. — Неопытному человеку в горы заказано ходить.
— А к нам приезжали двое ученых, — сообщил Кенес, вырезая с товарищами на раме канавки под натяжные ремешки. — Справлялись, как у нас раньше ловили беркутов и как их приучали к охоте. Из самой Алма-Аты…
— Вот как! Ну и что?
— Старики рассказали, что знали. Кусбеги у нас не оказалось.
— Шофер подарил им чучело подстреленного беркута, — добавил кто-то из мальчишек.
— А они? — Манкаса заинтересовал этот случай.
— Ну посоветовали нам расширить зооуголок и попробовать самим воспитать беркутенка. Только где его возьмешь? А тут еще Карашолак захворал, пришлось его выпустить. Кто-нибудь относил ему сегодня мяса? — спохватился Кенес.
— Относили, — ответил мальчик с порезами на лице. — Я сам накормил его.
— В общем, пришлось нам закрыть уголок, — заключил Кенес. — Правда, записи в журнале еще ведем, потому что следим за Карашолаком.
— Ничего, — успокоил их Манкас. — Будет у вас свой беркутенок.
— А вы научите за ним ухаживать? — спросил мальчик с исцарапанным лицом, и Манкасу почудился голос семилетнего Амина. Мальчик и внешностью походил на его давнего юного помощника.
— Научу, — сказал он, чувствуя теплый комок у горла. И недавняя печаль, что он испытал на пустыре, снова охватила его и понесла куда-то далеко, в ясную, прозрачную даль. Ему показалось, что он уже на пути к сияющей вершине Меловых гор, к которой стремился всю жизнь. Только там, высоко над землей, должны быть чистота и успокоение. — Но это долгая история, мальчик, — сказал он, стараясь не выдать своего волнения. — Три года работы, прежде чем выйдете на первую охоту. И потом неизвестно, как поведет себя птица.
— Это не страшно! — воскликнул мальчик с такой горячей убежденностью, что Манкас разом вернулся к действительности. — Мы это знаем! Все-таки живем не где-нибудь, а в Козкормесе.
Манкас рассмеялся, пряча повлажневшие глаза.
Ребята уже закрепили ремешки, и Манкас встал, быстро прибил раму к крыльям. С помощью ребят надел калкан на Кенеса, застегнул натяжные. Кенес стал обживать калкан. Ребята рассмеялись, загомонили, когда Кенес замахал во все стороны руками и задрыгал ногами. Калкан колыхался вокруг его пояса, напоминая ярмо на шее тощего быка, бегущего под гору. Для глаз, ранее не видевших приготовлений птицелова, движения Кенеса выглядели и вправду нелепыми.
Манкасу же мальчик напоминал беркутенка, выпавшего из гнезда и тщетно пытающегося взлететь.
И опять шли в горы охотники.
Вышли после обеда, чтобы до вечера успеть подняться и заночевать на перевале Козкормес. В тренированности своего напарника Манкас был почти уверен и решил попробовать идти по графику, по которому когда-то с отцом он ходил в Коп-ажал.
День выдался ясный, травы пахли тяжелее, чем три недели назад, когда Манкас подходил к Меловым горам. В воздухе чувствовался еле заметный запах пыли. И жаворонки выводили трели уже по-летнему спокойней, с оглядкой.
До самых предгорий путников провожала шумная ватага мальчишек, и Манкас, с иронической улыбкой оглядываясь вокруг, подумал, что их поход смахивает на культмероприятие.
Первые увалы одолели легко. Без большого труда им дались и каньоны с невысокими, хотя и отвесными стенами. Старый мерин пегой масти, последние десять лет подвозивший сено к кошаре, бодро шагал за Кене-сом и обнюхивал его, прося сахару. Он понравился Манкасу своим смирным нравом, и выносливостью, и еще тем, что был похож на давнего коня его отца Асана.
На другое утро им уже приходилось почти карабкаться по обрывистым склонам утесов. Старались держаться зарослей колючего шиповника, в которых росла мелкая, сухая полынь. Путь напоминал причудливую ломаную линию от одного зарослевого островка к другому. За Козкормесом склоны гор были к тому же иссечены расширяющимися у подножия каменистыми реками, и по ним от малейшего толчка с грохотом и шуршанием неслись вниз лавины мелких и крупных камней. Над скалами тогда надолго нависала желто-серая пыль.
Еще выше перед охотниками предстали голые громады. Здесь не было сыпучих склонов: высоченные кручи чередовались с темными теснинами. Шли по кружевным тропам тау-теке. Оказалось, что, кроме одного-двух случаев, когда ребята всем классом ходили к перевалу, Кенес не бывал так высоко. Его занимало все: и травы, растущие в расщелинах, и птицы, встречающиеся в пути, и редкие, начавшие крошиться кости зверей. Манкас терпеливо объяснял ему то, что некогда мальчишки возраста Кенеса знали как свои пять пальцев. Между тем Манкас устал. Каждый шаг давался с напряжением, ибо трудно было удержать равновесие с одной рукой.