— Еще бы не помнить!
— Бочка воды из Шенгельды обходилась в двести сорок рублей, — продолжал Жумаш.
— А за водой длинная очередь… — напомнил Акжигит. — Голод.
— Да и Макат-то наш какой был: землянки да два десятка вышек.
Несколько фраз, а за ними встали далекие беспокойные и тяжелые годы. Склонились седые головы.
Ланцев слушал стариков молча.
— Как все изменилось теперь…
— А мы еще нужны, — перебил Жумаша Кумар. Он был заметно возбужден, но, то ли разволновавшись еще больше, то ли смутившись, что начал так громко, махнул рукой.
Хамза вновь и вновь оглядывал посветлевшие лица своих товарищей. Большая прекрасная жизнь прожита ими. Было много и радостных и тяжких дней, пришла старость, а они не хотят и слышать о покое. Он знал, как тяжело уходили они на отдых и что чувствовали потом, долгими днями взвешивая все, что сделали и не успели сделать. Теперь у них было достаточно времени на раздумья. Старый учитель знал это по себе. И если бы он сейчас сказал, что вернулся на работу только за тем, чтобы все же добиться перевода фермы, за которую макатцы так долго боролись, старики бы поняли его. Разве старый мастер Сагингали не ездит в поселок так часто, чтобы хоть краешком глаза посмотреть на вышки своего участка?.. Хамза вспомнил, как несколько дней назад на сессии поселкового Совета он доказывал, что надо просить стариков выкопать колодцы для животноводческой фермы. Некоторым его затея показалась несерьезной — гораздо проще, утверждали они, устроить общий воскресник, — а многим даже и вредной. Теперь-то он окончательно убежден в своей правоте. Тому порукой эта радость. Радость Кумара и Сагингали, Санди, Жумаша, Акжигита, всего аула…
— Ну вот, — проговорил Хамза, вставая. — Нам пора.
Санди резко поднялась следом.
— Как, пора? — спросила она удивленно. Торопливо схватила ведра, полные воды, и продолжала, держа их на весу — Чай будет сейчас готов. И барашек найдется…
— Ну что вы, апа. Только не сердитесь, — виновато улыбаясь, сказал Ланцев, — но нам надо спешить. Здесь останется Амир — наш завфермой. Вернее, он теперь ваш. А мы должны ехать…
— Такое событие, — перебила его Санди, нахмурившись. — Столько лет ждали, когда в Макате вдоволь будет молока. И кто так расстается с гостями? Где вы это видели?..
Старики степенно поддержали Санди!
— Становится жарко.
— Верно. Лучше ехать по вечерней прохладе.
Ланцев, оглядываясь на Хамзу, снова стал извиняться:
— Погостим в следующий раз. Спасибо.
Старики ничего не ответили ему. Лица их стали бесстрастными, и Ланцев с досадой подумал, что он слишком поторопился. Знал ведь, что пенсионеры — народ обидчивый.
Старики молча ждали.
К колодцам прибрело несколько лошадей одинаковой вороной масти — мосластые, с разбитыми копытами и давними, зарубцевавшимися ранами на шеях и спинах. Это были кони нефтяников. Многие годы кони трудились на промысле и состарились вместе со своими хозяевами. Машины и тракторы заменили их, и конюшня в Макате пришла в запустение, да и вообще пора поставить животных на откорм и сдать на мясокомбинат. Но старики, как только хозяйственники заикнулись об этом, зачастили в поселковый Совет, уговаривая председателя не допускать такого зла. В поселковом Совете они собирались с утра, потом шли к директору промысла, от него к парторгу, словно бы лишний раз напоминая им, что провожать на заслуженный отдых сразу нескольких человек, притом друзей, к тому же тех, чьими руками поднят и прославлен Макат, — дело совершенно непродуманное. Не оставили они в покое и учителя Хамзу — депутата местного Совета, — и в конце концов добились своего. Когда пенсионеры решили выехать на летовку в Шенгельды, Хамза посоветовал передать им лошадей: пусть сами и ухаживают за ними.
После ночного кони пили жадно, и вода в колодце бурлила от их шумного дыхания.
— Что-то не жиреют ваши скакуны, — заметил Хамза, с улыбкой глядя на лошадей, — Бедный Каракуин… Если бы он знал, во что превратятся его потомки… Или вы плохо смотрите за ними, а?
Амир резко повернулся и уставился на кляч. Глаза его потемнели. Слишком многое в его жизни было связано со скакуном, носившим когда-то кличку Каракуин — Черный Вихрь.
А старики все молчали.
— Нам сегодня надо быть в Гурьеве, до этого еще заехать в Саркуль, — пояснил Хамза и развел руками. — Времени мало. На сегодня столько дел, иначе почему бы нам не погостить здесь подольше?
— Понятно, — бросил Кумар. — Можно не объяснять. Пойдемте, угощу шубатом — напитком пенсионеров.
— Какая тут может быть обида? Мы и сами работали точно так, как спешит сейчас товарищ Ланцев. Потому и ушли, наверное, на отдых, — произнес Хамза.
— И не можем все равно усидеть, — вскинул голову Кумар. — Ты вот бросил нас… снова работаешь… Всегда у тебя так, учитель.
Хамза весело рассмеялся, засмеялись старики. Ланцев облегченно вздохнул, подошел к Санди и забрал из ее рук ведра.
Через полчаса у дома Кумара шенгельдинцы проводили гостей. Голубая «Волга» выехала из аула и, набирая скорость, направилась в сторону Саркуля. Как только она достигла ближнего холма, Санди заторопилась домой. Следом за ней зашагал и Жумаш — привычной походкой, энергично размахивая руками, слегка наклонившись вперед. Кумар не стал их останавливать.
«Через три часа Хамза и Ланцев будут у реки Уил, — подумал Кумар. — Хамза, конечно, остановится у древнего мавзолея Секер… Когда Санди в последний раз ездила на могилу мужа? Прошлой осенью, кажется… Реже стала наведываться…»
— Ну пошли, — произнес он, оглянувшись и увидев, что они с Амиром остались одни. Голос его прозвучал неожиданно сипло, и старик рассердился на себя.
Он обернулся и увидел Санди. Она стояла около своей юрты — прямая, высокая, и тоже смотрела на дорогу.
Над Гурьевом опустилась ночь, темная, густая и, как всегда в августе, душная. Звезды светились так близко, что, кажется, протяни руки и ощутишь их трепет.
Хамза стоял у окна и задумчиво глядел на сонно мерцавшую далеко внизу реку. Он решил заночевать в гостинице, хотя в Гурьеве жили родственники и друзья, которые всегда были рады его приезду. Старый учитель не любил одиночества, но сегодня ему не хотелось, чтобы его волнение видели люди. День выдался тяжелый. Он начался встречей с Амиром. Эта встреча всколыхнула в памяти далекий восставший Саркуль, бои в тайсойганских песках. И на колодцах, куда он поехал, больше беспокоясь за Санди, за ее встречу с Амиром, и по пути в Саркуль, и там, на берегу Уила, у могилы Махамбета — мужа Санди, и после окончания заседания совета ветеранов в облисполкоме он все думал об этом. Сколько времени прошло с тех пор, когда он и его друзья сражались в песках!.. Сколько было потерь… Теперь ровесников уже можно пересчитать по пальцам. И одним из них неожиданно оказался Амир…
Он знал, что с годами человек не однажды оглядывается на пройденный путь. И люди тоже отводят ему подобающее в жизни место. Хорошо, если бы люди всегда помнили, что человек растет мучительно — он самоутверждается на земле, а это означает вечную борьбу всего нового со старым, ненужным, отжившим, и нередко борьбу с самим собой. А когда она давалась легко? У каждого человека свое восприятие жизни, он по-своему радуется и любит, по-своему печалится. Противоречия в самой сущности человека — он действительно и велик и слаб, а жизнь бесконечна и вместе с тем мгновенна… Нет, он не собирался обвинять Амира за его прошлое: человек сам выбирает себе дорогу, он может жить и бороться один, Но тот, кто поступает так, не всегда знает, что бремя его одиночества и ошибок несут еще и люди, знавшие его. Судьбы людей подобны степным дорогам, что пересекаются, сходятся и расходятся, идут рядом…
Сон не шел, как в те летние ночи, когда утром надо было идти в школу принимать экзамены.
Однажды новый инспектор, приехавший на экзамены выпускников, пошутил: «Хамзеке волнуется так, как будто сам будет сдавать экзамены». Не рассмеялся Хамза. Был молод еще инспектор. А Хамза собирался на пенсию, и экзамены были последними в его жизни. Вот и сегодня на колодцах Ланцев чуть не обидел Санди и стариков. Хамза грустно улыбнулся.