Когда ему случалось уезжать из Маката, на вокзал его всегда провожали Жания и Санди. Три версты до вокзала они шли пешком. Хамза каждый раз оставлял Санди свой адрес, чтобы она вызвала его телеграммой, если ее сын Наби приедет в его отсутствие. Возвращаясь в Макат, Хамза еще издали узнавал Санди — ее неподвижную одинокую фигуру на белом фоне здания вокзала. Единственный пассажирский поезд проходил через Макат, и Санди встречала его каждый день — из года в год — и всегда стояла у стены, отдельно от людей, чтобы сын мог сразу узнать ее.
Макатцы давно привыкли к этому, но мало кто из них верил, что Наби, пропавший без вести в самом начале войны, вернется домой. Прошло ни много ни мало — двадцать пять лет со дня Победы, ровесницы Санди ласкали внуков, становились отцами дети, родившиеся после войны. Санди, казалось, не замечала этого: ока ждала своего сына.
Однажды Санди неторопливо подошла к клубу, перед которым в ожидании начала кино стояла оживленная толпа. Была осень, накануне, не переставая, три дня лил дождь, земля размокла, и Санди шла домой кружным путем: узкая асфальтовая дорожка обходила весь поселок и потом уж заворачивала к аулу. Демонстрировался новый фильм «За нами Москва». Люди пришли посмотреть войну. Санди брела и глядела на огромную афишу, где от взрыва снаряда, раскинув руки, падали навзничь солдаты. Что-то необычное было сегодня в ее лице: взгляд напряжен, смутная неподвижная улыбка стыла на губах. Санди уже прошла мимо людей, когда вдруг схватилась за сердце и прислонилась к ограде. Потом стала сползать вниз.
Кто-то в толпе тихо, но внятно произнес:
— Сынды[32].
Хамза находился в длительной командировке в Уральске. Подъезжая к Макату, он впервые не увидел Санди у стены.
Имя «Сынды» не привилось, оно держалось за ней месяц, пока Санди не вышла из больницы и сразу же не отправилась к поезду. И Макат снова стал Макатом, с его уходящими в мягкий оседающий грунт домами, выстроенными еще в тридцатых годах, с лесом старых деревянных и новых металлических вышек, с его резкими, торопливыми парнями, которым их отцы один за одним уступали свои места на промысле. И с встречающей поезда Санди…
Вскоре Хамза с помощью Жании и врача уговорил Санди поехать на лето в Шенгельды. Аул близко, всего в шестнадцати километрах от поселка, машины ходят каждый день. Здоровье надо беречь… Санди согласилась. Она поехала с меньшим сыном Хамзы Нурланом, которого воспитывала с малых лет.
Теперь эта встреча с Амиром. Как-то она перенесет ее?..
Не спалось в эту ночь и Санди. Нурлан уснул сразу, недовольный грустными сказками бабушки. Но это не значит, что утром он встанет раньше ее. Санди всегда встречала солнце у очага.
В юрте не жарко. Туырлык[33] со всех сторон был подвернут, и через открытые решетки кереге тянуло слабым ветерком. Он приносил запахи трав, оживающих сейчас от ночной прохлады. Приближение дальних поездов она чувствовала всегда заранее, всем своим существом. Она спала на полу по давней привычке степных людей и потому, что ее сын Наби был еще солдатом. Гул же долетал до слуха только тогда, когда составы проходили мимо аула…
В доме гостеприимного Кумара ворочался с боку на бок Амир. Он был взволнован неожиданной встречей с Санди, без которой когда-то не мыслил своей жизни. Но ведь сколько воды утекло с той поры, когда он был влюблен! Того, что пережил он, казалось, хватило бы на двоих-троих. Что же его беспокоит? Почему так саднит сердце?..
Желая заглушить тревогу, Амир стал думать только о том, что ждет его завтра.
Надо с утра выбрать место — твердое и с песчаным верхним слоем, иначе в дождливые осенние дни к колодцу не подведешь стадо. На рытье уйдет дня три, не больше: вода в Шенгельды оказалась на глубине в рост всадника. С травой здесь, сразу видно, плоховато… Что еще? Да, мотор Ланцев привезет из центральной усадьбы, а водяной насос придется поискать в Макаге. В поселке сейчас множество строительных организаций, наверняка можно раздобыть. Ничего, если попадется и списанный, старики отремонтируют в два счета. Они мастера, эти нефтяники… Перед глазами Амира один за другими снова возникли Кумар, Жумаш, Хамза, Акжигит… «Как постарели джигиты! — подумал он. — Не каждого бы из них узнал, если бы встретил на стороне. Только Санди все та же…»
Он с грустью сознавал, что спокойствие, накопленное им годами, улетучилось, как дым, от одного растерянного взгляда Санди. Старик горько усмехнулся.
Что может устрашить молодость? Избыток силы будоражит кровь, бросает вперед неопытные сердца. Только одни сразу находят свою мечту, другие начинают с ошибок. И счастливы, наверное, все же те, кому удается осознать свои заблуждения прежде, чем силы покинут их. Это самая большая трагедия жизни, только о ней не дано знать в начале пути. Так размышлял старик, и ныли старые раны, оживая вместе с воспоминаниями…
Спал навсегда ушедший. Он уснул непробудным сном далекой зимой двадцатого года, проведя свой последний в жизни бой. На высоком холме, у древнего мавзолея Секер был похоронен он боевыми товарищами. Он уснул давно, когда еще не родился его сын Наби, и поэтому оставался в памяти людей всегда только молодым. Он был молод, и звали его Махамбет…
ГОРЬКАЯ ПЕСНЯ
Проголодавшиеся овцы бежали по привычному пути, и мальчик лет четырнадцати еле поспевал за ними спорым шагом. Он был одет в затасканную, великоватую в плечах шубу с оторванным воротником, ноги были обернуты кусками старой кошмы, обмотанными сверху бечевкой. Облезлый треух из черной овчины надвинут по самые брови.
День после затяжного бурана выдался ясный, безветренный. Белый сверкающий снег слепил глаза. Из-под ног овец взлетали снежинки и, мерцая на солнце, надолго повисали в неподвижном воздухе. Взобравшись на небольшой бугор, мальчик оглянулся назад и рассмеялся: необычный светящийся шлейф из серебряной пыли далеко тянулся за отарой. Аул проглядывался неясно. Через минуту мальчик сорвался с места и побежал, покрикивая на овец и по привычке присматриваясь к местности. Несколько в стороне неторопливо, равнодушно опустив морду, трусил старый черный пес.
На кустистом склоне пологого холма отара приостановилась. Снега здесь было меньше, и овцы, разгребая его копытами, стали жадно поедать сухую слежавшуюся полынь.
— Лучше всего пасти на северном склоне Ул-кентюбе, — проговорил мальчик вслух, оглядываясь вокруг.
Он подумал, что Оспан, уехавший с утра на кошару, чтобы очистить двор от снега, возможно, вернется только к вечеру. Целый день придется быть одному… Махамбет забежал сбоку отары, закричал, размахивая длинной палкой, стал заворачивать ее в сторону аула.
Овцы шли неохотно, останавливаясь через каждые два-три шага. Переходя от одной овцы к другой, мальчик думал о том, что завтра придется уйти к тайсойганским пескам. За три месяца зимы животные нисколько не отощали, но хозяин аула Адайбек приказал Оспану перегнать отару на новое пастбище.
Махамбет поправил за спиной котомку, связанную тонким волосяным арканом, свисающим спереди, и, осторожно обходя наносы, стал пробираться через отару. Здесь, на склоне Улкен-тюбе, он всегда чувствовал себя в безопасности. Отчетливо видно было, как в ауле открываются и закрываются двери домов, выходят и заходят в них люди, как выгоняют коров на улицу женщины, идут к колодцам. Вдалеке, на берегу речки Ка-расу, пролегшей по снежной степи извилистой ледяной прорезью, виднелся аул другого саркульского богача, Кожаса, родственника Адайбека.
Мальчик, пританцовывая от холода, стоял на вершине холма и глядел в безбрежную белую даль. Она была пустынна, но Махамбет до рези в глазах вглядывался в степь, пытаясь увидеть табуны, которые сегодня должны были пригнать в аул. Только вчера узнали в ауле о смерти табунщика Ерали — отца его друга Амира. Оказалось, Ерали скончался неделю назад от пули неизвестного убийцы и был похоронен недалеко от колодцев Шуба, где на тебеневке находились лошади Адай-бека.