Адайбек, тяжело дыша, оглядел стадо коров; аул, непривычно притаившийся у зарослей чия; отары овец, рассыпавшиеся в низине, далекие гряды холмов: где-то там табуны… Мысли Адайбека неожиданно обратились на другое, и он, послушный им, заковылял к холму. «Кони — это главное. Столько труда вложено, — стал рассуждать он сам с собой, — и надо их сохранить… Кто поможет мне? Нет! Кто вообще смог бы сохранить коней?.. Никто, кроме Махамбета».
Пока он карабкался по склону, сапоги покрылись густым слоем пыли, нитями паутины. По эту сторону аула он запретил пасти овец.
— Если бы только знать, как долго продлится война, — вздохнул он, взобравшись наверх. Поправил ружье, висящее за плечом, с которым не расставался в последнее время. Долго, пока на глаза не навернулись слезы, смотрел он на далекие сонные холмы. Нет, не видать табунов. Несколько месяцев назад, узнав о намерении Махамбета жениться, он рассердился. Слишком быстро хотят люди выйти из-под его власти!
Адайбек вдруг сорвался с места и стал поспешно спускаться вниз.
— Что ж, когда понадобится мне, я сам выдам Санди замуж, — пробормотал он. — Я сам выдам ее — за того, кто будет послушен мне. Из-за Санди любой джигит будет ползать у моих ног… Махамбет тоже…
Адайбек не спеша подошел к жели. Потом остановился на пригорке и стал наблюдать за женщинами. Отыскал среди них Санди.
Девушка оглянулась, словно почувствовав его взгляд. Потрогала вымя черно-белой коровы и быстро опустилась на корточки. Оттолкнула ладонью морду теленка, крикнула пастушонку:
— Тяни же! Видишь — не дает доить!
Корова двинулась за теленком, и Санди чуть не упала от толчка. Вскочила, подхватила загремевшее ведро и, сделав два шага, снова подсела к корове. Опасаясь удара, корова переждала, отведя голову подальше от пастушонка, и с морды ее, поблескивая на солнце, потянулась длинная нить слюны.
Просторное пестрое платье не может скрыть гибкого, сильного тела девушки. Иссиня-черные волосы выбились из-под красного платочка, закрыв высокий, слегка округлый лоб. Резкими короткими взмахами головы она то и дело убирает волосы с лица. Наконец быстро и сердито прячет их под платок. На тугой щеке, задрожав, осталась капелька молока.
Адайбек подошел еще ближе. И неожиданно вспомнил давние разговоры, связанные с его увлечением матерью Санди. В них не было ни тени правды, потому что он не добился ее. Разве Санди жила бы так, если бы была его дочерью?.. И снова он подумал, что, будь все бедняки так удобны, как Оспан, было бы много спокойнее в этом мире. С таким побранишься, отругаешь его на чем свет стоит, и он тоже начешет тебе холку, перебрав все достоинства своих и недостатки твоих дедов, а потом вспомнит, что предок общий, и уйдет чуть ли не со слезами умиления на глазах. Но Оспан один…
Он очнулся от громких криков. Аул, спокойный еще минуту назад, встревоженно гудел. Между юртами метались испуганные люди. Пронзительно плакали дети.
Занятые дойкой, женщины и девушки заметили всадников позже, — и одни побежали в юрты к детям, другие бросились в заросли чия. Шум стих только тогда, когда люди узнали подъехавших.
Четверо всадников направились к юрте Адайбека. Навстречу вышли двое джигитов, помогли сойти с коней. Тем временем подошел и Адайбек. Гости — волостной управитель Нуржан и его сопровождающие, среди которых был и Амир, — после короткого приветствия вошли в юрту, прошли на почетное место. Калима встречала гостей низким поклоном.
Управитель в отличие от своих спутников был одет по-городскому: черный суконный китель и брюки, на ногах высокие кавалерийские сапоги. Это был долговязый худой человек лет пятидесяти с длинным желтоватым лицом и спокойным пронзительным взглядом черных глаз. Расспрашивая о здоровье, о благополучии семьи и делах, Нуржан оглядывал юрту.
Обстановка юрты была предельно скромна. Выделялись только красивые тены — сундуки из белой кошмы с цветными узорами. На них в четыре ряда, до самого верха кереге, были сложены одеяла и подушки. Пол поверх черной кошмы покрывали два больших неярких ковра. Правее тенов висело овальное зеркало, далее под тонкой шелковой занавесью угадывалась развешанная одежда. В левой части юрты — обычная кухонная утварь, аккуратно сложенная на столике и полках. И все. «Пожалуй, слишком скромно для дома, куда всего три года назад вошла молодая жена, — подумал Нуржан. — Осторожен Адайбек…»
Снаружи в юрту долетел визгливый голос байбише, старшей жены Адайбека.
— Что, родной отец твой приехал? — Голос старухи слышался уже за порогом. — Почему закладываешь сразу двух овец?!
В ответ раздался несмелый, оправдывающийся голос токал, младшей жены…
Нуржан продолжил разговор, начавшийся еще на улице.
— Далеко же ты забрался, Адайбек. Если бы не Амир, вряд ли нашел тебя.
— Наш аул не спрячешь, — усмехнулся Адайбек. — Да и время такое, что в пору забраться к самому шайтану.
— Ну-ну, Адеке, — улыбнулся хаджи Сарсен, плотный чернобородый мужчина с широким и красным лицом, прибывший вместе с Нуржаном. — Не кощунствуй!
— Положим, у шайтана ты не задержался бы, — рассмеялся Нуржан, расстегивая китель и облокачиваясь на подушку. — Там не нашлось бы корма для твоих косяков.
Адайбек и гости рассмеялись.
В юрту вошла Калима и поставила перед мужем поднос с небольшими деревянными расписными чашками. Следом появился здоровенный парень с шарой, до краев наполненной кумысом. Поставив ее перед Адайбеком, он вышел. За ним ушла и Калима, сопровождаемая цепкими взглядами гостей: хрупкая, полногрудая, с большими грустными глазами.
— Что и говорить, — заметил Адайбек, зачерпывая половником кумыс и медленно сливая его обратно. Острый запах напитка заполнил юрту. — Ведь недаром сказано: казах умирает, держась за хвост лошади.
— Справедливо сказано, — согласился Боранбай, колыхнув огромным животом. В него старик без труда уже влил первую чашку кумыса.
— Что верно, то верно, — продолжал он, принимаясь за вторую чашку, крякнул и хитро сощурился: — Но признайся, Адеке, тут ведь дело не только в хвосте лошади…
Гости оживились.
— Вот-вот! — воскликнул Сарсен. — Сказал бы лучше, Адеке, что уединился с молодой женой. Ха-ха-ха!..
Громкий, раскатистый смех Сарсена, известного своей глупостью на весь Саркуль, заглушил всех.
— Бедняжка выглядит усталой…
— А он, видите ли, сетует на время! Ха-ха-ха!
Крепкий осенний кумыс сделал свое дело. Гости развеселились.
После разрыва с черкешами Амиру пришлось искать защиты у их врагов. Он приехал к тазам и вскоре стал посыльным волостного. Попытка Адайбека вернуть скакуна и наказать буяна удалась поэтому только наполовину. После ожесточенных споров он возвратил себе Каракуина, но за четырехлетний труд Ерали и его сына заплатил Амиру другим конем. Таково было неслыханное решение волостного, поддержанное тем не менее большинством старшин и биев.
Обязанности Амира при управителе со временем расширились. Опытный Нуржан по достоинству оценил положение джигита, а оно вынуждало его быть прежде всего преданным власти. И очень скоро энергичный и решительный джигит выполнял куда более важные поручения, чем полагалось бы посыльному. Как доверенное лицо волостного он участвовал в сборе налогов с населения, в изъятии продуктов и коней для нужд алаш-орды, сопровождал многочисленные обозы в Карабау и Кок-жар. Но, оазъезжая по всему Саркулю, Амир всячески избегал аула Адайбека. Сегодня он приехал в аул впервые после ссоры.
Еще издали он узнал каждую юрту, вспомнилось детство, игры… Защемило в горле от давней обиды, потом появилась злость, когда Адайбек и бровью не повел на его приветствие. Амир знал, что его, как приближенного высокого гостя, непременно пригласят в юрту. Он даже почувствовал облегчение от мысли, что будет сидеть в доме своего врага, есть, отдыхать, а тот не посмеет и высказать своего недовольства. И Амир, проверив, как поставлены на выстойку кони, заспешил в малый аул.