Старики слушали управителя, который по возрасту годился им в сыновья, не перебивая, изредка кивая головами и вздыхая. Они ждали плохой вести, были готовы к ней, потому что Мухан сделал долгое вступление к ответу, за которым они пришли. В степи так уж принято: сразу не сообщают о смерти близкого человека, а Мухан был все же родичем — черкешем.
— Среди двенадцати погибших у гор Акшатау, — сказал наконец главное Мухан, — ваших детей не оказалось. Но теперь, когда известно, из каких аулов повстанцы, в волость придут отряды. Тем более что я отказываюсь собирать налоги. Людям уже нечего больше отдавать!..
Старики сперва обрадовались, но последние слова волостного заставили их задуматься. Выражение тревоги появилось на их изможденных лицах. А Мухан, казалось, не замечал состояния родичей. Он медленно потягивал ароматный кумыс и по привычке щурил узкие раскосые глаза. Его никогда не трогало, что родичи не делятся своими думами, не доверяют ему своих тайн и надежд. Потомственный богач, он хорошо знал, на что способны эти старики в работе, а остальное его никогда не интересовало. Но в последнее время он не смел кого-либо из них выпроваживать из дома без угощения. И сейчас, искоса поглядывая на примолкших родичей, он думал: как быстро они привыкли к его гостеприимству. Думают о своем, сидя на дорогих одеялах как ни в чем не бывало, вместо того чтобы ловить каждый его взгляд!
Слова управителя сбылись. Только в аул пришли не алашцы, а белоказаки. Они ничего не знали об отряде Абена, да он и не интересовал пьяных и, как потом выяснилось, дезертировавших из армии казаков. Бандиты бросились избивать людей, убили Ернияза, отца Кумара, даже у Мухана увели скакуна Аккуса…
Многое должен был рассказать Нургали отряду. Но как это сделать? Где искать отряд?.. Тайсойганские пески начинались в семнадцати верстах от Карабау, рукой подать до них. Но, не зная, где точно находится отряд, можно не один день проплутать в барханах.
Прислушиваясь к разговорам, Нургали еще немного потолкался среди людей, потом пробился к воротам и вышел на улицу.
Саманные и камышитовые, обмазанные глиной домики, землянки, хозяйственные постройки, переплетенные дувалами, изгородями и заборами с темнеющими за ними верхушками копен и стогов сена, — поселок Карабау начинался в некотором отдалении от школы. Огромная площадь между школой и поселком была запружена телегами и фургонами, стоящими и лежащими на сырой после вчерашнего дождя земле верблюдами. Оседланные кони толпились у длинных коновязей. Вечер полнился шумом.
На площадь выехала группа всадников, закружила меж телег, пробираясь ближе ко двору управы. Неожиданно испуганный чем-то конь переднего всадника поднялся на дыбы, шарахнулся в сторону. Раздался пронзительный женский крик. К месту происшествия устремились люди. Молодой, богато одетый толстяк осадил наконец коня, спрыгнул на землю. И тотчас рука высокого широкоплечего джигита, оказавшегося рядом, рванула его к себе. Воротник бархатного камзола затрещал.
— Сволочь! Не можешь ездить на коне — ходи пешком!
— Пусти! — прохрипел толстяк, не успевший опомниться. — Пусти, говорю!
Джигит швырнул его с такой силой, что тот, перевернувшись на лету, проехался лицом по земле. Каракулевая черкешская круглая шапка слетела с его головы. Кто-то, ругаясь, поднимал громко стонущую старуху; кто-то бросился на помощь к толстяку, барахтавшемуся в луже. Всадники, сопровождавшие его, застряли в толпе и что-то кричали, тщетно пытаясь пробиться ближе.
— Лучше умереть… — запричитала старуха, приходя в себя. — О-о аллах! Почему тебя не трогает несчастье людей? Увели единственную телку, а теперь топчут конями… Чтобы света не взвидеть вам, Амир и Сейсен!.. Доберется до вас мой Жумаш!..
Высокий джигит оглянулся на нее, и лицо его помрачнело. Он повернулся и быстро зашагал прочь.
— Где он? — вскричал толстяк, продирая глаза и еще больше размазывая руками по лицу липкую грязь. — Где Амир?
Джигит обернулся на голос и увидел, что толстяк бежит за ним следом. Он остановился, поправил за плечом винтовку и угрюмо прогудел:
— Чего тебе, Сейсен?
Толстяк не посмел приблизиться.
— Ты ответишь за это! — он взмахнул камчой и оглянулся по сторонам.
Вокруг раздались смешки. Амир молча повернулся и смешался с толпой.
Нургали, не спуская глаз с Амира, стал медленно пробираться меж людей. Он узнал его сразу.
Амир стоял, прислонившись плечом к крайнему фургону обоза. На нем была черная военная форма, и это несколько удивило Нургали. Раньше он не обратил на это внимания, видимо, потому, что тот был без ремня и шинель сидела на нем свободно.
От зеленого фургона несло тяжелым запахом: он был доверху загружен шкурами. Джигит стоял к Нургали спиной и не видел его. Нургали легонько тронул его рукой за локоть.
— Ты, кажется, из Саркуля, парень?
Амир резко обернулся. Скуластое широкое лицо его было хмуро. Негустые, только-только пробивающиеся усы, черные широкие брови, почти сросшиеся у переносья, крупный с горбинкой нос… Он смотрел на Нургали недружелюбно, в упор.
— Ты однажды со своими друзьями спас меня и брата, — пояснил Нургали, улыбаясь. — В ауле Адайбека.
Джигит несколько оживился. Лицо его прояснилось. Он, видимо, тоже узнал Нургали.
— Помнишь?
— А как же! — воскликнул Нургали. — А ты, я смотрю, в форме. Заставили надеть?
Амир нахмурился, не ответил. Теперь он стоял прямо, и ростом они оказались одинаковыми, хотя Нургали был тоньше и намного уже в плечах.
— Ну, как ты? Адайбека победил? — Нургали улыбнулся. — Я мельком слышал: люди говорят разное. А Нагима очень переживает за тебя.
Нургали показалось, что на лице Амира промелькнула усмешка.
— Я хочу вот что спросить тебя, — снова обратился к нему Нургали. — Как живет там Санди, сестра Наги мы?
Глаза Амира сразу потемнели. Он сумрачно взглянул на Нургали и отвернулся.
Нургали оторопел. Потом взял его за плечи, повернул к себе.
— Ты, парень, не дури! — заметил он, начиная сердиться. — Если какая неприятность у тебя — не скрывай, понял? Я добро не забываю.
— Санди убежала… Ушла с Махамбетом, — ответил наконец Амир, глядя поверх его плеча куда-то в степь. — Полмесяца назад.
По рассказам жены Нургали хорошо знал молодежь аула Адайбека. И теперь, узнав о выборе Санди, он понял состояние Амира. Ему стало искренне жаль парня.
— А где же они сейчас? — спросил он.
— Говорят, в песках, в отряде Абена. Где-то за урочищем Ак-кстау.
— За Ак-кстау? — переспросил Нургали.
Амир утвердительно кивнул головой.
К фургону подошел старик в засаленном чапане, с верблюдицей в поводу и стал запрягать ее. Двугорбая худая верблюдица со вздувшимся выменем протяжно и беспрерывно ревела, не стояла на месте.
— Наконец-то, — проговорил старик, обращаясь к джигитам. — Разгрузим шкуры — и домой. Целый день держали. Верблюдицу жалко: без верблюжонка ее не подоить… И старуха в ауле волнуется, беда…
Джигиты не ответили. Старик и не нуждался в их сочувствии. Он торопливо обошел вокруг фургона, осматривая колеса, и отъехал.
— Адайбек тоже здесь. Он, пожалуй, лучше знает, где скрываются Махамбет и Санди, — сказал Амир.
— Почему? — спросил Нургали, глядя, как верблюдица тащит фургон, чуть ли не наступая на пятки старику.
— Махамбет передал отряду сначала шесть лошадей, а потом еще десять, — объяснил он и добавил с нескрываемым презрением: — Для Адайбека это тяжелее любого оскорбления.
— Так-так! — кивнул головой Нургали, подвигаясь к нему ближе. Неожиданная откровенность Амира обрадовала его. Он узнал почти все, что его интересовало.
— Больше нечего говорить, — буркнул Амир, замыкаясь опять.
— А ты сам здесь служишь?
— Нет, — ответил Амир нехотя. — У Нуржана.
— Значит, добровольно?