Нургали показалось, что не только Санди причина такого состояния джигита. «Однажды он выручил нас, — подумал он, — может быть, сейчас ему нужна помощь?»
— А где Хамза? — спросил вдруг Амир, не отвечая Нургали, словно бы и не слышал его вопроса.
— Был арестован, — нашелся Нургали, невольно бросая взгляд в сторону управы, из ворот которой как раз выезжал небольшой отряд алашской милиции в белых папахах и башлыках. Этот парень давал повод думать о себе что угодно. — Говорят, бежал.
— Нуржан утверждает, что он опаснее Абена. У красных ведь так: командуют по двое. Выходит, Хамза в отряде как бы вместо комиссара?
— Я хочу знать о другом, — недовольно проговорил Нургали. — Смогу ли я помочь тебе в чем-нибудь?
— Нет! — отрезал Амир. — Я сам. Не нужна мне ничья помощь!..
Он резко повернулся и быстро, широкими шагами, уже позабыв, что несколько минут назад прятался от людских глаз, зашагал в управу. На ходу вынул из кармана ремень, подпоясался. Надел на голову белую папаху.
Нургали смотрел ему вслед, не веря своим глазам. Неужели Амир служит в милиции? Не дурачил ли он его тут битых полчаса? А вдруг пошел сообщить о нем? Он заторопился к коновязи.
Сиво-чалый жеребец, на котором приехал Нургали, ловя последние зерна, высоко вскидывал пустую брезентовую торбу. Коней у привязи стало заметно меньше. Народу на площади тоже поубавилось. Зато по дороге из Уральска в поселок входил большой конный отряд белоказаков. Нургали огорченно посмотрел на вислобрюхую пегую кобылу под широким военным седлом, привязанную рядом с его конем. Длинноногий белый жеребенок сладко припадал к ее вымени, но тонкая, еще совсем слабая шея его быстро уставала, и он недовольно и бархатисто ржал, бился головой о ногу матери. Кобыла стояла, безучастная к обиде своего детеныша; отвисшие губы ее мелко подрагивали. Невдалеке от управы на земле безмолвно сидела старуха, которую сбил конем Сейсен. Нургали вспомнил, как Амир бежал от ее проклятий… Война чувствовалась во всем. Даже воздух, казалось, пропах ею.
Нургали снял торбу, приторочил ее к луке. Отвязал чембур с отполированного поводьями бревна. Он решил сейчас же отправиться в Тайсойган…
Нургали достиг песков через два часа. Вечерело. До урочища Ак-кстау было ходу часов семь, и он рассчитывал добраться до него к утру. Но не успел выехать в пески, как сзади раздался топот и он увидел, что его настигает отряд из десяти всадников. Он узнал степняков и успокоился. Не придержал коня и не стал погонять, а продолжал ехать мелкой рысью. Обернулся, когда отряд почти подошел, и, признав в первом всаднике саркульского волостного Нуржана, поздоровался. На полкорпуса отставая от него, ехал Амир.
— A-а, посыльный Мухана! — Нуржан благосклонно закивал головой. — Как там у вас? Тоже беспокойно?
— А где сейчас спокойно?
— Гм… Куда направляешься?
— А это знаю я и мой конь, — отшутился Нургали. — Конь бессловесен, а я не скажу.
Волостной посмотрел на него внимательнее. Ему было непривычно слышать такие слова от простолюдина.
— И заставить нельзя? — прищурился он.
— Давно сказал бы, если бы это была только моя тайна. Война войной, только ночь, говорят, не всегда покровительница разбоя.
— А-а! — Волостной рассмеялся. — Молодец! Смотри, не нарвись на мужа… ла-ха-ха!..
Всадники заговорили разом.
— Жаль, не те времена, а то помог бы тебе похитить ее, — пошутил и Нуржан.
— Ну тогда мне пришлось бы ломать голову над тем, как отсюда унести целыми ноги, — ответил Нургали.
Теперь расхохотались все, хотя кое у кого мелькнуло и беспокойство: уж больно оборотистый джигит — не заметишь, как выставит на посмешище. Но искренность и веселый нрав джигита располагали к себе, и, поболтав с ним еще с полверсты, саркульцы поскакали дальше. Только Амир не принимал участия в разговоре. Отъехав вместе со всеми, он через минуту придержал коня, обернулся назад, точно собираясь что-то сказать или передать, ибо, скорее всего, он догадывался, куда направляется Нургали. Но потом рванул поводья и ринулся в ночь.
В Тайсойгане уже стояла настоящая осень. По небу неслись бесконечные, с рваными потрепанными краями облака, похожие на клочья свалявшейся шерсти. Ветер то бесшумно разрывал их, то соединял вновь. Лишь изредка мелькала неожиданная синь неба, и это, пожалуй, было единственным чистым цветом хмурой осени. На западе теснились громады туч. Казалось, облака долетали туда и наслаивались там изо дня в день в одно — огромное, темное, клубящееся, готовое вот-вот обрушиться на землю страшным потоком воды. Но в Тайсойгане проливные дожди осенью — редкость.
Тучи эти висли над далеким Каспийским морем, наверное, бушующим сейчас штормами. Здесь же давно уже шли мелкие дожди, шли беспрестанно и нудно. От них в низинах образовались огромные, но глубиной по щиколотку, озера; стали труднопроходимыми камыши; промокала и делалась тяжелой одежда; затвердевал песок. И теперь пески уже не были союзниками тех, кто находил в них до сих пор убежище. Надолго остаются на них следы, и чужие отряды могут пройти их вдоль и поперек.
В Карабау и Саркуле скапливалось все больше войск. Было видно по всему, что белогвардейцы, белоказаки и алаш-ордынцы пытаются создать здесь новую линию обороны против стремительно наступающей Красной Армии. Отряд Абена, который увеличивался с каждым днем, становился серьезной угрозой за их спиной, да и на Тайсойган они, похоже, имели виды. Алаш-ордынцы и белоказаки заняли прибрежные аулы, а один отряд, численностью в сто человек, с двумя пулеметами, выдвинулся в самые пески. Он дошел до урочища Ак-кстау и остановился в ауле бая Кожаса, только что прикочевавшего из Саркуля.
Джигиты, высланные в разведку, внимательно следили за каждым шагом отряда и немедленно докладывали Абену обо всем замеченном. Пятерых разведчиков возглавлял коренастый, энергичный парень Жумаш, появившийся в отряде месяц назад. Родом из аула Кожаса, он около года перед этим служил в алашской армии, откуда бежал, узнав, что власти забрали у его матери единственную телку.
Разведчики вели себя осторожно, ничем не выдавая алаш-ордынцам своего присутствия, и однажды чуть не захватили офицера. Но солдаты спохватились и кинулись из аула на помощь, тогда они пристрелили его и успели снять оружие.
После этого случая отряд алаш-ордынцев вышел из зимовья Ак-кстау и двинулся в глубь песков, направляясь в местечко Керимакас. Потом алаш-ордынцы неожиданно повернули к лагерю повстанцев. Необходимость боя стала очевидной, и джигиты с нетерпением ожидали решения Абена, делясь друг с другом своими предположениями. И наконец пронеслась весть: ночью — бой.
В небольшой комнате у очага, обсуждая план предстоящего сражения, сидели Абен, Хамза и только что прибывший из разведки Махамбет. Через приоткрытую дверь смутно доносились со двора говор людей, собравшихся у костров, звон оружия, тревожный храп лошадей, стоящих сегодня на привязи. Иногда долетала негромкая песня. В глубине комнаты, положив головы на седла, лежали несколько раненых джигитов. У стены были составлены в козлы винтовки; в нише противоположной стены горела жировка, освещая все вокруг бледным светом. Абен, одетый в кожаную безрукавку, сидел, скрестив ноги, и чертил хворостинкой на земляном полу план действий группы.
— Вот два озерца. Где они и размеры их вы знаете, — начал он спокойным, с хрипотцой голосом. — Дорога между ними проходит через камыши. Здесь, — Абен резким движением провел линию к себе, — в версте от озер, у развалин зимовья, — лагерь алаш-ордынцев. Ночью займем позиции, а на рассвете нападем. А?..
Костер потухал, излучая тепло и скудный свет; головешки, уйдя в мягкую золу, словно задремали. Хамза подбросил клок сухой травы, вспыхнувшей мгновенно, потом обставил кизяком огонь. Он не торопился с ответом.
— Это значит, что бой затянется, — заметил Махамбет. — Не рискуем ли? Может, ночью начать и кончить?
— Скосят пулеметами, как косой траву. У них два пулемета, а у нас ни одного.
— На внезапность рассчитывать нечего, — вмешался Хамза, возясь с очагом. — Но лагерь они разбили неудачно: прошли камыши, остановились перед кустами дузгена. В тех кустах коровы не видно, я хорошо знаю. Когда учился в школе, исходил их вдоль и поперек. Можно выбрать подходящие позиции.