Казаки и джигиты Махамбета, развернувшись, лавиной, неудержимо неслись друг на друга; они только начинали бой. Гул копыт сотрясал степь. Среди джигитов Махамбета на полном скаку началось перемещение. Вперед постепенно выходили всадники, вооруженные пиками, и к моменту встречи с белоказаками они заняли всю переднюю линию. Всадники сошлись, смешались, закружили; Абен увидел, как повстанцы бежали на помощь джигитам Махамбета…
Через какой-нибудь час бой закончился. Повстанцы подобрали убитых и раненых товарищей, разоружили пленных алаш-ордынцев, собрали трофеи. Девяносто винтовок, два пулемета, оба без затворов, поиски которых не привели ни к чему, два неполных ящика патронов сложили джигиты в подводы и двинулись в лагерь. Многие повстанцы тут же выбрали себе винтовки, наполнили карманы патронами.
Распалившиеся джигиты Махамбета бросились в погоню за казаками, не выдержавшими боя, вернулись они, когда их товарищи уже скрылись вдали. Вечернее солнце пробивалось сквозь бурую завесу облаков, поднимался свежий ветер, грозя снова нагнать тучи. На взрыхленной копытами дороге, среди обломанных кустов и на осыпающихся под ветром склонах желтых барханов чернели трупы алаш-ордынцев и казаков, лежали повозки с разбитыми колесами, валялись обрывки материи. Одна из повозок горела, и черный дым низко стлался над землей, уходил в камыши. Джигиты ехали молча, устало посматривая вокруг и изредка перебрасываясь словами. Мокрые, с запавшими боками кони их шли, остывая под вечерним ветром.
Весть о победе отряда Абена над алащ-ордынцами и белоказаками быстро разнеслась по степи, обрастая в каждом ауле домыслами. Крепли слухи о приближении Красной Армии. Алашское правительство перебралось в пески и продолжало стягивать свои войска в Саркуль и Карабау. И хотя с приближением Красной Армии между вчерашними союзниками — алашцами и белыми — начались раздоры и даже вооруженные столкновения, кольцо вокруг повстанцев сжималось все плотнее.
Приближались холода, целыми днями моросили дожди. В лагере было много раненых.
И когда появился Нургали, уильцы несказанно обрадовались земляку. Нургали еле успевал отвечать на вопросы. Он привез немало новостей, но главной было то, что в прибрежных аулах старики и ушедшие из алашской армии джигиты держат под наблюдением самую оживленную сейчас дорогу Карабау — Кок-жар, нападают на обозы. Против белых повстанцы бессильны, зато из аулов уведены все мало-мальски годные под седло лошади и надежно упрятаны в Коптугаях. Абен, выслушав Нургали, справился о действиях волостного управителя Мухана.
— Говоришь, раздал беднякам несколько дойных коров? — переспросил он, осторожно снимая шапку с забинтованной головы.
— Родич, что ни говори, — подал голос кто-то из уильцев. — Видно, совесть проснулась!
Абен вспыхнул.
— Родич, говоришь? — резко перебил он джигита. — А то, что на его совести смерть сотен людей, ты позабыл? Где он был раньше с такой добротой? Заигрывать начал, но теперь уже поздно. Пусть Мухан раздаст хоть половину своих стад, но от возмездия ему все равно не уйти. Народ скажет, и я своими руками расстреляю его. И со всеми богачами так будет!
Повстанцы заговорили, зашумели. Уилец стал смущенно оправдываться.
Абен и Хамза выбрались из круга повстанцев и направились к ближнему бархану.
— Видел, как богачи запетляли? — Абен не мог успокоиться.
— Куда они денутся? — Хамза махнул рукой. — Кстати, никто из них не раздаст, скажем, половину своих стад. Натура такая у богачей… А парень тот брякнул, не подумав.
— Мудрено ты рассуждаешь, — заметил Абен. — Спокойно. Слишком уж спокойно.
Хамза с улыбкой посмотрел на Абена:
— Что с вами, Абеке?
— Не обижайся. — Абен положил руку ему на плечо. Лицо его было озабоченно. — Что будем делать? Пошлем на Уил оружие?
— Какой от этого толк? Людей, умеющих обращаться с винтовкой, там раз-два, и обчелся.
— Восставшим аулам необходима защита…
— Но Тайсойган — важный участок, — возразил Хамза. — Его нельзя оставлять.
Абен пристально взглянул Хамзе в глаза.
— Предлагаешь разделить отряд?
— Да.
Абен задумался, рассеянно глядя на уильцев, которые все еще плотно окружали Нургали. С бархана был хорошо виден двор, полный людей и лошадей.
— Эта мысль и мне приходила в голову, — произнес он через некоторое время. — Принять решение легко, но будет ли оно верным? Не хочется распылять силы сейчас, когда мы только окрепли. Ну что ж, раз и ты считаешь это необходимым, я после завтрашнего боя выеду с группой уильцев.
Хамза молча кивнул.
— Полагаюсь на тебя, Хамза, — продолжал Абен обычным твердым голосом. — Ты уже в таком возрасте, когда джигита ценят не по силе рук, а по уму и доброте сердца. Береги людей, но и врагу не давай покоя.
— Постараюсь, — коротко ответил Хамза. Худое лицо его бледнело, когда он сильно волновался.
Вечерело. Легкие перистые облака на западе пробивались неясными лучами невидимого солнца. Медленно темнели склоны песчаных гор за кустами жингила.
Они спустились с бархана и внизу встретили двух стариков из ближайшего аула жатаков[39]. Изможденные, неподвижные старики, словно призраки, сидели рядом с несколькими тощими козами. Узнав Абена и Хамзу, они зашевелились, поднялись на ноги.
— Слышали мы, Абен, что ты ранен, — заговорил один из стариков. Он был очень стар и худ и стоял, тяжело опираясь на палку.
— Не беспокойтесь, аксакал.
— Скоро ли, сынок, закончится война? Доживем ли до лучших дней?
Абен переглянулся с Хамзой и сообщил им решение повстанцев:
— Завтра мы раздаем жатакам лошадей. Нескольким аулам.
— А потом не отнимут этих лошадей у нас? — засомневался худой старик, беспокойно теребя седую бороду. — Не начнутся ли набеги? Какому роду принадлежат лошади? Ты знаешь, сынок, мы не сможем защищаться.
— Да-да! — закивал другой старик, соглашаясь с доводом одноаульца. — Темир прав… Наш род, Абен, захирел. Черкеши теперь не те: и уильские и саркульские.
— После победы люди не будут делиться на роды, — объяснил Хамза. — Не будет больше знатных и незнатных, богатых и бедных родов. Все будут одинаковыми, аксакалы. Кони принадлежат повстанцам, и только они имеют право распоряжаться ими!
Абен хмуро кивнул, подтверждая слова Хамзы.
Худой старик рассмеялся дребезжащим смехом. Землистое лицо его сморщилось, стало похожим на спекшийся черный камень.
— Твой отец, Хамза, знает, как я бился с богачами. Теперь моя рука ослабела… сохнет, и мне трудно поверить твоим словам… Я теперь думаю: созданное тысячелетиями невозможно изменить за один день. У старых людей одно оружие — надежда… А ты уверен, Хамза, что действительно придет свобода?
— Мы добудем ее, — вмешался в беседу Абен. — Разве мы не побеждаем в боях?
— Побеждаем, — согласился старик. — Хотя поднялись и не все аулы.
— Почти во всех аулах Саркуля и Тайсойгана стоят отряды белых и алаш-ордынцев, — возразил Абен, взглянув на старика с упреком.
— Я знаю это, сынок. Знаю, что за оружие взялись самые лучшие, — поэтому побеждаем. Никогда так не было, чтобы сражались одни бедняки. Всегда к нам примазывались богачи, тянули то туда, то сюда, а потом оставляли на произвол судьбы.
Что-то странное было в поведении стариков. Нет, не покорность, а неуверенность, что ли… «Не связано ли это с возрастом?..» — подумал Хамза. Было удивительным то, что люди боролись, мечтали о будущем, а когда оно недалеко, они вдруг начинали беспокоиться, вместо того чтобы радоваться. И хотя эта мысль взволновала Хамзу, он не стал приставать к старику с расспросами. Решил, что будет лучше, если он заговорит сам. Но старики замолчали, и Хамза с Абеном попрощались с ними.
Повстанцы располагались в двух старых, затерявшихся в глубине барханов кстау. Когда-то это была, видать, неплохая зимовка с уемистыми сараями и широким общим двором, но время основательно разрушило постройки, почему-то покинутые людьми.
Джигиты еще в самом начале осени привели в порядок дома. Они тщательно заделали дыры в стенах и крышах, обмазали глиной стены внутри и снаружи, поставили двери. Только остатки рва, некогда окружавшего зимовку, они засыпали землей. Далеко от дорог и аулов, в густой чащобе низкорослого жингила и серебристого лоха, между которыми довольно травы для лошадей, стояла зимовка. Но теперь с приближением белых Абен решил оставить ее.