— Кумар, я наведаюсь в аул, — обратился Махамбет к товарищу. — Постараюсь все разузнать и мигом вернусь… Заодно повидаюсь с братишками.
После смерти отца Кумар остался один. Матери у него не было, она умерла во время родов, и Кумар вырос, не зная материнской ласки. В аул вместе с уильцами, которых увел Абен, он не поехал, не захотел растравлять рану. Да и что его связывало теперь с далеким аулом на берегу Уила? По рассказам Нургали он знал, что старики проводили отца в последний путь с почестями: зарезали на поминки единственную корову. Закончится война, будет жив — приедет, поставит кладку на могиле… Но сейчас, слушая Махамбета, Кумар почувствовал непрочность своих былых доводов. Как бы он вел себя, окажись поблизости от своего аула?.. Разве удержался бы от того, чтобы побывать в нем? А у Махамбета рядом родные братья…
Кумар снял винтовку с плеча и молча взял чембур из рук Махамбета.
— Ты только не уходи с этого места, — предупредил его Махамбет. — Если что — я мигом назад!..
— Не задерживайся!
Махамбет вышел из зарослей и медленно двинулся вперед. В этом месте он однажды ждал Санди… Джигит с грустной улыбкой огляделся по сторонам. Вдруг, вынырнув из тумана, ему на грудь бросилась огромная собака. От неожиданности Махамбет чуть не упал на спину. «Актос! — обрадованно засмеялся он, узнав сторожевую собаку Оспана. — Встретил меня, Актос. Так и остался молчуном». Махамбет с признательностью потрепал уши своего старого друга. Актос был как нельзя кстати: другие собаки не подняли шума, когда он подошел к аулу.
— Ага! — тихо окликнул Махамбет, остановившись у кошары. Он подумал, что уставший и, возможно, задремавший к утру старик может испугаться его.
Из тулупа выглянул Оспан.
— Махамбет?! — Привстал он с места. — В ауле алаш-ордынцы, ты что, с ума спятил?
— Сколько их?
— Сорок. Уже светает, сынок, не рискуй.
— Зачем они здесь? Не знаете?
— Собираются в пески.
— Значит, и с этой стороны хотят зайти, — проговорил Махамбет. — Ну а как вы тут живете? Как Нигмет, Канат?..
— Что с нами сделается? — ответил старик и заторопился, — Ты рассказывай. Как дочка? Здорова?
Старик закашлялся, схватившись за грудь. Кашлял он долго и надрывно, содрогаясь всем телом.
— Видишь?.. — старик посмотрел на Махамбета. — Верблюд под вьюком старится, так и мне…
Они не заметили, как чья-то тень за юртами поднялась, метнулась в сторону большого аула.
Старик, отдышавшись, поднялся на ноги, чтобы сходить за Канатом, как вдруг залились собаки. Махамбет вскочил, рванул из-за плеча винтовку и бросился назад, в заросли чия. Он почти добежал до них, когда сзади послышались топот коней, крики. Раздался выстрел, потом еще… Уже в зарослях на Махамбета выскочил всадник, крикнул:
— Он здесь!..
Махамбет на бегу, не целясь, разрядил в него винтовку. Кумар беспокойно кружил на коне, не зная, что делать.
— В отряд! — крикнул Махамбет, подбегая и прыгая в седло. — Живо!
— А ты!
— Передашь: их сорок человек. Идут в пески.
Подобрав чембур на скаку, он круто повернул своего гнедого направо. Заросли огласились криками.
Казалось, рассвело мгновенно. Три всадника вылетели из зарослей далеко слева, закружились на месте и повернули за ним. Через некоторое время Махамбет оглянулся и увидел еще пятерых, пристроившихся вслед. Расстояние между Махамбетом и первыми тремя, идущими кучно, было не меньше полутора верст.
«Теперь увести как можно дальше, — подумал он. — Еще немного — и Кумар в полной безопасности. Не может быть, чтобы меня не узнали!..»
Примерно верст через восемь всадники перестроились: не все кони могли выдержать такой бешеный темп. Только двое держались на том же расстоянии за Махамбетом, и он уже узнал своих преследователей. Это были Адайбек и Сейсен — сын бия Есенберди. «Трус, а туда же…» — усмехнулся Махамбет, вспоминая, как в детстве часто бил Сейсена. Под Адайбеком был Каракуин, и Махамбет понимал, что Хромой не отстанет от него. Наверное, был уверен, что Махамбета удастся поймать в ауле, и выскочил сам во главе своих прислужников. Не терпелось ему, видно, расправиться с бывшим табунщиком, в котором так жестоко обманулся. Махамбет не сбавлял темпа, чтобы вместе с Адайбеком оторваться от остальных.
Он скакал, держа направление к колодцам Торт-кудук, и рассчитывал выйти на Шубу, в безлюдную степь, которую знал как свои пять пальцев. Неожиданно он увидел впереди на вершине холма двух всадников и придержал коня. Повернул круто в сторону. Преследователи бросили коней наперерез и сразу приблизились к нему…
Нуржан и Амир возвращались из Торт-кудука, куда из Саркуля откочевал один из аулов рода Таз. Надеясь сохранить скот, Нуржан делил свои стада между родичами, и за последние две недели ни один бедняцкий аул тазов не остался «обделенным».
Под обоими — и волостным и его посыльным — были стройные, крепкие кони одинаковой игреневой масти из лучшего табуна Нуржана. То, что богач дал Амиру под седло добротного коня, говорило о его расположении к джигиту.
От былого спокойствия и уверенности у Нуржана мало что осталось. Волостной стал непривычно разговорчив и уже не гнушался советами людей, которых раньше не удостаивал даже взглядом. В последнее время он старался ни на шаг не отпускать от себя Амира: куда бы ни ехал, брал его с собой. Нравились ему независимость и незаурядная сила Амира, и он, видимо, рассчитывал на его способности в будущем.
На вершине каменистого холма Нуржан натянул поводья и спешился. Амир тоже соскочил на землю, и кони сразу же потянулись к траве, загремели удилами. С холма была хорошо видна белая прямая дорога, уходящая на нефтепромысел Макат. Безлюдная. У подножия холма по обе стороны дороги торчали толстые сухие стебли курая.
— Вот посмотришь, — начал уверять Нуржан, как будто Амир спорил с ним, — Адайбек и Махамбет миром не кончат между собой. Один другого стоит. Я помешал тебе, когда ты хотел расправиться с Хромым: думал сделать из тебя человека, вывести в люди. Ты ведь, в сущности, выше их обоих. Но если тебя все еще мучают старые обиды… Ха-ха-ха!.. Знаю я тебя! До смерти не забудешь обиду!..
Амир смотрел на смеющегося Нуржана и не видел его. Видел отару овец на зеленом ковре низины, двух мальчишек, возившихся на бугре, длинноногую хохочущую Санди с охапкой тюльпанов… Борьба незаметно перешла в драку, а когда они с Махамбетом опомнились, Санди рядом с ними не было. Лежали рассыпавшиеся тюльпаны, голубело вечернее небо, и было обидно обоим за свою глупость. Разбредшихся овец собирали долго, нашлись все, но Адайбек избил их. Избил одним кизиловым прутом… Это была первая и последняя драка Амира и Махамбета.
Он многое передумал после посещения аула Адайбека в Коп-чие. Встреча с Санди убедила, что девушка потеряна для него. И бороться с Махамбетом он не мог.
Разобраться во всем тогда, в юрте Адайбека, он был не в состоянии. Понял одно: Адайбек ловко ускользнул из сетей, расставленных Боранбаем, и не только ускользнул, а толкнул в них его, Амира. И нельзя было не принять вызова Махамбета. Что-то заставило его не выложиться в схватке, как раньше, уняло давно не отпускавшую сердце обиду на Махамбета. Колким градом посыпались насмешки, и хохотал оправданный им самим Адайбек.
Теперь, когда прошли месяцы, он понял, что помогло ему побороть себя в тот день: это была ненависть к богачам, которую невозможно убить в себе. Невозможно, потому что она вошла в него с материнским молоком, запечатлелась предсмертным стоном отца; напрасно он шел наперекор себе. И когда нужно было сделать выбор, он выбрал поражение… Пройдет много лет, и после встречи с постаревшей Санди, потерпев еще одно, последнее, поражение в своей жизни, Амир восстановит в памяти этот день до мельчайших деталей. И тогда он приобретет смысл гораздо больший, чем молчаливое признание правоты названного брата — признание, в котором нуждались и тщеславные саркульские черкеши.