Однажды на привале Жумаш рассказал Санди об Амире. Он видел Амира в Карабау в госпитале перед самым уходом продовольственного обоза. Амир был в тяжелом состоянии и, по словам фельдшера, вряд ли выживет. В госпитале рассказывали, будто Амир был подобран красноармейцами в развалинах Кос-кстау, где его подстрелили белые.
— За несколько дней до этого он приходил к нам. Просился в отряд, а потом исчез, прихватив и Каракуина и винтовку. Непонятно, почему он поехал в Кос-кстау. Мы ушли оттуда из-за белых, и он знал об этом, — закончил Жумаш.
Потемневшее от мороза лицо Санди осталось неподвижным. Словно не существовало на свете Амира или она не слышала рассказ Жумаша.
Они сидели на кошме, расстеленной на твердом насте. Красноармейцы в полушубках неумело запрягали верблюдов, кричали на непослушных животных. Старики суетливо помогали бойцам. Около одной из подвод, опираясь на палку, стояла изможденная старуха. За подол ее изорванного камзола цеплялся мальчик лет пяти, громко просил есть, тихо и жалобно плакал. Старик, запрягавший верблюдицу, повернулся к старухе и что-то недовольно проговорил. Животное наступило на оглоблю, дерево треснуло неожиданно и сухо, словно выстрел, и люди испуганно дернулись и замерли. Потом кто-то чертыхнулся, и снова все задвигалось.
— Сколько еще идти? — спросила Санди, следя взглядом за стариком и старухой, которые теперь бранились между собой.
— Двадцать верст, — ответил Жумаш. — Правда, впереди одни солончаки и бугры.
— Люди измотаны вконец.
— Дойдем.
Жумаш застегнул полушубок и встал. Санди поднялась следом.
— Оставляя на каждом привале по могиле? — усмехнулась она.
Жумаш промолчал. Поднял кошомку, отряхнул и забросил на подводу.
— Мне бы на твоем месте не выдержать всего этого. Выходит, не знала я тебя.
— Я выполняю приказ и свой долг! — Жумаш резко повернулся к ней. Взгляд его был холодным.
— Не может быть такого приказа, чтобы одних спасать, а другие пусть гибнут, — горячо возразила Санди. — Не верю я этому!
Жумаш не ответил.
Прошла еще одна ночь. Люди спали всего два часа. Едва забрезжил рассвет, как обоз снова тронулся в путь. Неожиданно Жумаш вскочил на одну из подвод, развязал тугие канаты и сбросил на землю мерзлую баранью тушу. Обоз остановился мгновенно. Набежали люди, откуда-то появился хворост, заполыхали костры. Это было в четырнадцати верстах от Маката, на безлюдных колодцах Коль-кудук. Но силы людей были на исходе, и в буранный полдень, уже на самом подходе к нефтепромыслу, Жумаш развязал мешки и роздал степнякам по горстке пшеницы.
Долог был путь до нефтяного Маката. Потом Санди не раз будет вспоминать эту горькую, нескончаемую зимнюю дорогу, свой тяжелый разговор с Жумашем и так и не сможет до конца определить — кто из них был прав: она или Жумаш…
Обоз обогнул стройные черные вышки, рядом с которыми теснились будки и резервуары, и запетлял между землянками и длинными бараками поселка. Повсюду валялись груды железа и мотки проволоки. Из труб домов валил густой черный дым, и снег на улицах был темным от копоти. В самой середине поселка высилось узкое двухэтажное здание, построенное еще прежними хозяевами промысла — англичанами. В нем размещался руд-ком, который решал все производственные дела нефтепромысла; туда, окруженный жителями поселка, выбежавшими навстречу, медленно пробирался обоз. Подводы наконец остановились, и красноармейцы, сопровождавшие обоз, тут же стали заносить мешки и бараньи туши в помещение.
Оживленный гул стоял над площадью. Жители знакомились со степняками, узнавали, откуда они, из каких аулов. Некоторые с радостью находили своих сородичей.
Санди стояла в самой середине толпы, крепко держа в руке узелок. Напряженно прислушивалась к словам людей и, как многие степняки, смотрела на крыльцо, где в окружении нескольких русских и казахов стоял Жумаш. Высокий голубоглазый бородач в промасленном коротком полушубке и с кобурой на поясе то и дело хлопал Жумаша по плечу. Санди вдруг показалось, что ее кто-то окликнул. Она обернулась и увидела рядом знакомое улыбающееся лицо. Всплеснула руками:
— Кумар!.. Ты?..
Губы Санди задрожали, сдавленно рыдая, она прислонилась к его груди. Кумар неумело успокаивал ее. Никто не обращал на них внимания, люди продвигались ближе к крыльцу, где выступал бородач.
— От имени рабочих и жителей Маката, от имени рудкома и управления, возглавляющих восстановление нефтепромысла, я приветствую вас, товарищи! — Он говорил на казахском языке с легким, но все же заметным акцентом. — Вы, товарищи степняки, прибыли кстати, на промысле не хватает рабочих рук. Советская власть не сможет просуществовать без нефти, а значит, не сможет отстоять свободу, завоеванную огромными жертвами. Можем ли мы позволить это? — Он передохнул, оглядел людей, тесно стоявших вокруг, и продолжал, слегка откинув голову: — Нет, не можем! Бедняки — казахи и русские, воевавшие за победу народной власти, должны теперь идти рука об руку на трудовом фронте. Что может быть благороднее труда для своего народа?
— Верно говоришь! — закивали старики, стоявшие по обычаю впереди всех. — Для того и пришли мы в Макат.
— Белогвардейцы разломали оборудование, вывели из строя скважины. Они думали, что мы не сможем сами добывать нефть, в которой будут нуждаться наши заводы и фабрики. Но сейчас уже отремонтированы четыре скважины, а с вашим приходом дела пойдут лучше. Мы ждали вас. Партия направила на Эмбинские промыслы специалистов, группа товарищей приехала и в Макат. Вот с Жумашем, который помог вам добраться до Маката, мы вместе воевали в Красной Армии. Сам я макатский, еще при англичанах работал здесь электромонтером. Сейчас председатель рудкома. Поэтому по всем интересующим вопросам обращайтесь прямо ко мне. По-казахски, как видите, умею говорить. — Он рассмеялся. — Вы устали с дороги, устраивайтесь, отдыхайте…
Санди внимательно слушала бородача. Когда она увидела Макат, ее, как и многих, охватила робость. Здесь все было непривычно, словно они попали в другой мир. И густой запах нефти, прочно стоящий в воздухе, и черные вышки, окружившие поселок, и возбужденные рабочие в измазанной маслом одежде…
Люди задвигались, когда председатель рудкома закончил свое выступление. Было видно, что они приободрились. Лишения и голод, перенесенные в пути, отошли, уступили место сознанию, что они здесь нужны, их ждали и им верят.
После Семенова — фамилию председателя рудкома уже знали все — выступил маленького роста, худой, но энергичный парень по имени Сагингали. Речь его была краткой и касалась в основном будущей работы степняков. Вместе с одним джигитом он быстро записал фамилии прибывших и сообщил, что с завтрашнего утра всех поставят на паек. Через полчаса люди были вселены в пустующие бараки, несколько семей остановились у родственников.
Барак, где Санди получила маленькую комнатку, находился между рудкомом и кузницей. В кузнице беспрестанно гудело, а временами ухало что-то тяжелое, разноголосо стучали молотки, и барак содрогался. В комнатке, видно, давно никто не жил. Небольшая печка растрескалась, стены и потолок покрывал иней, на подоконнике и на полу перед окном с выбитым уголком лежал грязный снег. Стекла в окошке были прихвачены толстым узорчатым слоем льда.
Не успела Санди оглядеться, как в комнатку вошла молодая женщина с выпирающим из-под короткого камзола животом. Она назвалась Балым. Веселая и откровенная, Балым очень скоро расшевелила Санди, и когда часа через три к ним заглянул Кумар, комната имела уже жилой вид. Кумар постоял у порога, одобрительно поглядывая вокруг и с улыбкой слушая Балым — жену Сагингали.
— Мы топим нефтью, — тараторила Балым. — Видишь, как жарко горит? Белые перед уходом выпустили топливо в озеро. Надо идти с подветренной стороны и спокойно набирать ковшом. Двух ведер тебе хватит на неделю. Вот, правда, Кумар недавно выступил на собрании — хотел запретить брать нефть из озера на топку.