Не сомкнула глаз, Санди. В приоткрытый свод юрты заглядывали крупные, чистые звезды августа, дрожа и переливаясь в бархате ночи, словно слезинки в бездонных доверчивых глазах верблюжонка. Срывались вниз, сверкая, пропадали.
Что-то пробормотал во сне Нурлан, задвигал руками, повернулся на бок, и Санди почувствовала на груди его теплое дыхание. Тихо поправила одеяло, прикрыла мальчонку. Оглянулась на дверь и встала: уже розовым светом проступал восток за далеким холмом…
Она всегда встречала рассвет на ногах. Дым из очага ломким столбиком тянулся вверх. Санди долго смотрела на утреннее солнце, которое молчаливо отделялось от края земли и, как бывает только в степи, быстро поднималось над головой. Каждый день, обрушив на землю океан красного света, оно уходило на запад, туда, куда ушли ее сыновья. Когда солнце через ночь появлялось с востока, в доме Наби и Адая снова горел очаг. Это тоже бывает в степи, это древний закон народа. Очаг в доме воина не гаснет — мать не перестает ждать сыновей…
Не спал, ворочался Амир в доме Кумара. Ждал утра как никогда, чтобы забыться в работе, чтобы увидеть Санди…
Под утро вышел из своей комнаты Кумар. Проходя мимо Амира, задержался на несколько минут, потоптался, прислушался к неровному дыханию гостя, вышел ид улицу. Долго стоял у телеги, утопив босые ноги в прохладной мягкой пыли.
Торжественно и немо лежала степь под бескрайним бесстрастным небом. И в этой тиши, словно вздох земли, шевельнулся предутренний ветерок. От него проснулся, взлетел ввысь одинокий жаворонок и залился короткой тревожной трелью. Никто не поддержал его, и успокоенная птица замолкла, нырнула снова в траву.
Амир не выходил, и Кумар все больше убеждался, что они не поговорят. Он боялся впускать в свой мир прежнего Амира…
Обратно Кумар прошел, не останавливаясь, тяжелыми медленными шагами.
Над аулом, дробя утренний хрупкий воздух, плыл звонкий металлический стук. У приземистой саманки Кумара, низко согнувшись над куском рельса, служившим наковальней, Амир отбивал лопату. Он сидел в рубахе навыпуск, босой и равномерно и резко бил молотком по лезвию. Лицом к юрте Санди сидел он и видел, как она разожгла очаг и принялась доить верблюдицу.
Аул проснулся сегодня намного раньше. Старики, наскоро позавтракав, погоняя перед собой верблюдиц и коров, один за другим направились к колодцам. Еще вчера они приступили к работе, но углубились всего на два метра, так как решили выкопать колодец-айбар[41] с большим запасом воды и удобный для скота. Но уже на небольшой глубине лопаты неожиданно уткнулись в чистую, редкую для Шенгельды плотную глину. Тогда и было решено копать по утренней и вечерней прохладе, пока не будет достигнут влажный грунт. Поэтому старики спешили поскорее закончить утренний водопой.
Санди шла к колодцам, немного задержавшись против обычного, и верблюдица вышагивала впереди и часто оглядывалась на нее, словно недоумевая.
Айбар копали в стороне от общих колодцев. Оттуда слышались голоса стариков, временами долетал стук лопат, сталкивающихся во время работы, и было видно только, как над землей взлетали частые комья глины.
Как всегда, к Санди подошел Кумар и стал доставать воду. Вытянув первое ведро, он озабоченно посмотрел в лицо Санди и, нахмурившись, снова нагнулся над колодцем.
— Ты не заболела? Выглядишь неважно.
— Не спалось, — ответила Санди. — Разные думы…
— Опять?
Третий перехват веревки, и ведро с водой выплывает из колодца. Санди берет его из рук Кумара и сливает воду в другое, стоящее перед верблюдицей.
— Мне тоже не спалось, — замечает Кумар, поправляя на голове платок, которым повязался от солнца. — Снова этот странный сон… Вышки, а вокруг них танцуют наши старые лошади. Второй раз снится.
Он посмотрел на Санди и улыбнулся вместе с ней. Отошел от края колодца, сел на камень.
— Как в замедленном кино. Видел однажды такое в клубе. Расскажешь людям — осмеют.
— Я верю.
— Знаю, что веришь. Но все же, — он повел взглядом на Санди, — ты не подумай чего…
— Я же сказала, что верю, — Санди рассмеялась, — Наверное, это от вашего вчерашнего разговора.
— Возможно.
Кумар вздохнул и замолчал. Он сидел, обхватив колени руками, на которых узором выделялись вздувшиеся вены. Глаза старого кочегара привычно слезились, и он часто мигал и щурился.
Санди подождала, пока верблюдица лениво не зашагала на пастбище. Потом выплеснула из ведра оставшуюся воду и, оглядываясь на притихшего Кумара, стала собирать в узел веревку кауги.
— А когда думаете закончить колодец?
— Жумаш говорит, что глина задержит еще на пару дней, — ответил старик. — Он пробил лунку: глины оказалось на метр с лишним. А почему ты не поглядишь, как мы кряхтим? Весь аул побывал, а ты нет.
— Я собиралась как раз сегодня.
— Ну пошли вместе.
Кумар неторопливо поднялся и пошел первым, не оглядываясь на Санди. Он догадался, что Санди не решается идти одна.
Вокруг колодца неровной грядой возвышалась вынутая земля. Двое стариков с лопатами в руках сидели на ней и тихо беседовали. Беспокойно щебеча, носились в воздухе острокрылые ласточки.
— Эй, Саке! — окликнул Кумар, заглянув в колодец. — Я вижу, ты разошелся не на шутку. Отдохнул бы.
— А-а-а, явился, лентяй! — весело отозвался тот. — Санди догадалась и прогнала тебя? — Он разогнулся и увидел подошедшую Санди. — О-о! Санди даже сама привела тебя. Какой позор!
Вокруг громко рассмеялись.
— Много вам сил! — пожелала Санди. — Не устали еще?
— Спасибо!
— На добром деле, как говорится, и усталость сладка.
— Лишь бы этот лодырь работал, — пошутил опять Сагингали, передавая лопату Кумару, спрыгнувшему в колодец. Сам присел отдохнуть прямо в колодце, опустив ноги в лунку.
Дальше этого обычно не заходили шутки Сагингали. Не мог он шутить над своим другом. Знал, чего стоило Кумару выслушать когда-то отказ Санди и оставаться в Макате. Помнил, как уезжал Кумар добровольцем на войну, как оглядывался на перроне вокруг, надеясь увидеть Санди. Вернулся Кумар уже после войны, в сорок пятом, и через некоторое время женился. Раны дали о себе знать, он не смог долго работать: передал свой участок Акжигиту и ушел на пенсию. Сагингали видел, как он относится к Санди, — словно и не было прежней обиды.
Кроме Кумара и Сагингали, в колодце находились еще трое: Амир, начавший подравнивать стенку, подвижной и веселый Акжигит и молчаливый, хмурый Жумаш. Такое количество людей особенно не ощущалось в колодце — так он был велик по размерам. Два старика наверху, видимо, отдыхали и ждали своей очереди спуститься вниз.
— Давай, давай, старики! Шевелись! — подал голое Жумаш. Он работал, ни на минуту не останавливаясь, ритмичными и мощными взмахами рук выбрасывая глину наверх. — Наступит жара, тогда и поговорим.
— А я думал, что ты на всю жизнь накричался на этих колодцах, — ухмыльнулся Акжигит.
— Нашли, что вспоминать! — Жумаш с силой вонзил лопату в глину. — Надо успеть до завтра выкопать. Приедет Хамза и выдаст по первое число мне, как старому колодцекопателю.
— Не управимся быстро — всем позор, — сказал Сагингали, налегая на лопату.
Все замолчали. Слышался только скрежет лопат о глину.
Амир работал с таким видом, будто в колодце, кроме него, не было ни единой души. И от этой его подчеркнутой невозмутимости Санди почувствовала себя уязвленной.
Она уже собралась уходить, когда подошла Балым.
— Какая чистая глина! — удивленно заговорила она. — И как много!
— Это к лучшему, — тотчас ответил Акжигит, — не будут обваливаться стенки.
— Ого! — воскликнула Балым. — Ты, оказывается, знаешь толк и в колодцах. — Смуглое лицо ее сморщилось в улыбке. — А я вчера не разобрала что-то: ты весь день пел или оплакивал уход на пенсию?