Колодец Небесной Пряхи
- Скажи мне, вот на кой он тебе сдался, а? – В который раз возмутилась Ромашка, проследив за взглядом сестры. – Ты же, во – княжна! Настоящая кикимора болотная. Ты свое отражение в пруду видела?
- Ну, видела, - лениво отмахнулась Левзея, заправила за ухо зеленоватую прядь волос и продолжила поедать взглядом объект обожания. Среди кикимор княжна Левзея и впрямь слыла писаной красавицей: зеленоватая нежная кожа светилась тонкими прожилками золота, в глубоких изумрудных глазищах в пол лица хотелось утопиться, а по губам бантиком блуждала рассеянная улыбка. – С лица воду не пить.
Ромашка насмешливо изогнула тонкую бровь и цокнула языком.
- Так-то оно так, но он же – человек!
Левзея задумчиво взглянула на сестру, на человека, снова на сестру и опять на человека.
И впрямь, человек, а точнее, стражник из детинца – белобрысый, угловатый и неотесанный мужик. Лицо его словно вырубили из белого камня, вроде того, из которого стены города сложены, линии вышли жесткими и резкими. Единственным украшением на нем были глаза необыкновенно светлые, как цветы льна, выцветающие под жарким солнцем, а вокруг них лучиками разбегались гусиные лапки. Тонкогубый рот стражника сжимался в ниточку, а взгляд суровел, когда к воротам с самого утра начинали подтягиваться повозки и путники.
Кикимора прислонилась к берёзе, обвила тонкими руками белоснежный ствол и с тяжелым вздохом прижалась щекой к шероховатой, в берестяных завитушках, коре.
Каждый день, на рассвете, она пробиралась к воротам детинца, прячась за колючими зарослями малины, растущей вдоль дороги, и оставалась до тех пор, пока солнце не взбиралось на самую макушку неба и не начинало припекать беззащитную кожу болотницы.
Чем стражник так приворожил родовитую кикимору, Ромашка в толк взять не могла, люди казались ей на редкость несуразными существами, некрасивыми, с кожей, как жабье брюхо, шумными и неуклюжими. Впрочем, Левзея и сама вряд ли знала ответ на этот вопрос, да только тянуло ее сюда который год подряд, едва сходили снега и таял лед на болотах. Ромашка думала, что будь у сестры возможность, она и зимой бы, босая, по снегу к воротам пробиралась и глазела на свое чудо-юдо. А толку-то?! Стражник о муках влюбленной кикиморы не ведал, да и о самой болотнице даже не подозревал.
Близился полдень. Над пыльным трактом мерцало жаркое марево разогретого воздуха. Поток желающих попасть в город на ярмарку давно иссяк, и стражники на воротах маялись от скуки и жажды, пытались спрятаться от палящего солнца под стенами детинца, но тщетно – вокруг не было ни кустика, а до ближайшей рощи быстро только стрела долетит.
- Пекло какое! – зло выдохнул Бойко, молоденький, вертлявый парнишка, рванув ворот рубахи, - хоть бы кто водицы принес. Сами, небось, на торжище медовуху лакают, а мы тут жаримся… Слышь, Ветер, может, я сгоняю до той рощи, а? Там ручей бежит, вода холодная-холодная, аж зубы сводит.
- По шее тебе сейчас сгоняю, - безразлично отозвался Ветер, прислоняясь к стене затылком и смежая веки на мгновение. День и вправду обещал невиданную жару, несмотря на то, что Травень только начался. – Подумай о чем-нибудь другом, а еще лучше – сядь вон и не мельтеши.
Пить хотелось нестерпимо. Голова у Ветра гудела еще после вчерашнего кутежа с Рыжем. Кажется, они снова переборщили, переломав столы и лавки в «Веселом Лисе», пока пытались разнять дерущихся приезжих торгашей, к ночи знатно надравшихся медовухой. Рыж – корчемный страж, частенько наведывался в «Веселый Лис», пропустить стаканчик задарма и поболтать с дочкой корчмаря. Рыж закрывал глаза на то, что старый пройдоха Полель из-под полы торгует медовухой и пивом, не платя в казну акцизов, лицензии-то у него у этого жадобы отродясь не водилось. Корчмарь же, в качестве платы за близорукость стражника, щедро наливал в кружку свое знаменитое пойло. Рыж подрабатывал у него вышибалой по выходным, а в ярморочные недели к нему присоединялся и Ветер. Вдвоем они частенько увлекались, и в попытках усмирить буянов, ломали мебель, выносили двери и били посуду. Хозяину ничего не оставалось, как записывать ущерб в неизбежные издержки и мечтать, что Рыж, наконец-то женится на его дочери и начнет относиться к заведению как к собственности.
Бойко продолжал недовольно бубнить над ухом. Ветер нехотя приоткрыл глаза и тут же снова зажмурился – от яркого света виски ломило невыносимо, захотелось придушить надоедливого паренька, да сделать это с закрытыми глазами не так легко. Бойко затих, словно почуял настроение старшего. Неторопливо текли минуты, Ветер задремывал, проваливаясь в душное ослепительное ничто, и снилась ему прохладная роща неподалеку. Прозрачная зелень листвы едва колыхалась от невесомого дуновения воздуха, солнечные зайчики прыгали по поверхности ручья, по пологому берегу с хитросплетением корней, по траве и стволам. А на берегу сидела девушка, опустив ноги до колен в воду, и ловко сплетала пальцами длинные стебельки полевых цветов в венок. Длинные, густые волосы цвета травы струились по плечами и спине, перевитые стеблем кувшинки в косицу лишь у самого лица. Ветер всего лица красавицы не видел, только висок, аккуратное ушко и нежную зеленоватую кожу щеки, пушистые темные ресницы да округлый подбородок. Он уже хотел было подойти ближе и заговорить с девицей, как вдруг она обернулась, зыркнув на него бездонными глазами. Бледные губы растянулись в улыбке, обнажив острые зубки. Красавица приподняла бровь и поманила его пальцем, на руках звякнули браслеты. Ветер сделал шаг и с удивлением заметил прозрачную перепонку между тонкими пальчиками с острыми ноготками. Девушка и впрямь была красива, но странной, нечеловеческой, почти отталкивающей красотой. Ветер присел рядом и с наслаждением опустил разгоряченные ноги в прохладную воду ручья, жалея, что не может нырнуть в него с головой…не может…почему это? На душе стало тревожно.