Ветер полез за ворот и вытащил веревочку, зажав в кулаке какой-то предмет.
- Знаешь, что в этом самое удивительное? – спросил он Бойко. – Уже дома я обнаружил, что всю дорогу сжимал кулак, а когда хотел разжать его, то не смог. Рыж помогал. Кикимора мне на прощание подарила оберег от самой себя…
Ветер раскрыл кулак и выпустил на свет круглый серый камешек с дырочкой посередине – громовой камень.
- Этот дурень даже имя ее не спросил, - фыркнул Рыж над ухом Бойко. – Засмотрелся на голую бабу, пусть и зеленую.
- Посмотрел бы я, как ты имя спрашиваешь, когда тебе смерть на пятки наступает. - Ветер беззлобно пихнул кулаком Рыжа, спрятал оберег и уткнулся в кружку.
- И что, с тех пор ты ни разу ее не видел? – Бойко задумчиво проследил взглядом за исчезающим за пазухой камешком.
- Видел. Несколько раз во сне. Сегодня вот опять…- Ветер покосился на хрюкающего в медовуху Рыжа. – Ну, давай, глумись уже вслух.
- Ой, что это были за сны… - заржал корчемник. – Ножки ладные, грудки крепкие… Жениться тебе пора, Ветер, я тебе давно это твержу.
- Кто бы говорил, - хмыкнул Ветер и покосился на пробегающую мимо круглолицую девчонку. – Вон, Нежина заждалась тебя, небось, да ты не спешишь.
- Ветер, а ты, часом, не выдумал все это? Разыграть меня решили? – Бойко подозрительно насупился. Ветер и Рыж в который раз переглянулись и расхохотались. Паренек покраснел как свёкла, даже уши загорелись, выскочил из-за стола и рванул прочь - на сегодня с него достаточно впечатлений.
Названые братья поглядели ему вслед. Ветер коснулся громового камня через рубаху, а Рыж цокнул языком. Столько лет утекло. Ветер старался не думать о том, что с ней стало, с той кикиморой, после его спасения, ведь она пошла против своего рода. Столько лет он просто жил, радуясь каждому новому дню, только во время грозы становился сам не свой.
Левзея проснулась, едва первый солнечный луч коснулся верхушек деревьев. На болотах царил серый сумрак, разгоняемый лишь мертвенным голубоватым светом от гнилушек. Княжна любила спать под открытым небом, чем вызывала недовольство родни и свиты – ведь кто-то должен был оставаться с ней в таком случае. Под ногами сонно заворочался щур, кикимора нежно погладила его по носу, самой чувствительной части бронированного ящера, и с разбегу нырнула в воду. Отец устал спорить с дочерью, менять охрану, не успевающую уследить за свободолюбивой княжной, и, в конце концов, подарил ей безупречно выдрессированного боевого щура. В черной воде Левзея без труда отыскала Ромашку, свернувшуюся клубочком на илистом дне. Болотники предпочитали спать на глубине – и прохладнее, и тише, и слепящий солнечный свет не режет глаза, превращаясь в рассеянную дымку. Щур, последовавший за хозяйкой, поднял со дня тучу песка и ила, игриво ластясь к обеим кикиморам. Сонная Ромашка вынырнула вслед за сестрой у заболоченного берега, поросшего осокой и камышом. Кикиморы растянулись на прохладной траве, щур остался в зарослях неподалеку.
- Снова пойдешь в рощу? – позевывая спросила Ромашка. – Не нагляделась еще?
- Я придумала кое-что получше, - шепотом отозвалась Левзея. – Обещай, что не выдашь меня отцу!
- Не могу обещать, пока не узнаю, в чем дело, - нахмурилась Ромашка.
- Тогда я ничего не скажу, - пожала плечами Левзея и села. Сестра повторила ее движения, прильнула к ней, положила голову на плечо и обвила руками за талию.