Поплавок едва заметно дернулся и тут же замер, словно испугавшись своего движения, но немного погодя опять нервно вздрогнул и вдруг, подскочив, резко нырнул и ушел в глубину. Рудольф подсек и вытащил первую плотву. Снова насадив личинку, осторожно опустил наживку в то же окно между кубышками. Поплавок пошел книзу почти тотчас же. Рудольф решил, что крючок зацепился, хотел поднять удочку и забросить снова, но заметил, что леска медленно уходит вбок. Он вновь подсек. В водорослях юлила стайка плотвы, и он за довольно короткое время поймал восемь штук. Потом столь же внезапно рыба перестала клевать. Он переменил место и приманку, опускал ее то глубже, то выше, но поплавок не оживал. Рудольф оглянулся, и яркий свет ослепил его — взошло солнце. Увлекшись ловлей, он этого не заметил. Солнце сияло огромное и оранжевое, как на картинах импрессионистов, вода превратилась в апельсиновый сок, белесый занавес тумана раздвигался, как бы открывая огромную сцену — берег: прямо напротив горбилась избенка в Вязах, издали еще приземистей, чем на самом деле, серыми баржами выплыли постройки Томариней, а еще дальше — покосившиеся крыши в Пличах.
Он пробовал забрасывать спиннинг, но, зацепив два раза пучок водорослей и однажды вытащив улитку, решил, что рыбалку пора кончать, смотал на катушку леску, закрепил блесну и, сидя праздно, ничего не делая, наблюдал пробуждение дня. Одна за другой задымили трубы. Со скрипом закивал колодезный журавль в Вязах. Старая крестьянка, что вчера вела корову в Томарини, привязывала ее на берегу озера — деревянной колотушкой загоняла в дерн колышек, и желтым пятном на зеленой траве мелькал щенок. Спустился к лошади и опять ушел Эйдис. Потом к озеру сошла и Мария, что-то перемыла в ведре, наверное картошку, и, увидав Рудольфа, крикнула ему что-то, возможно звала завтракать. Из всего, что сказала Мария, он разобрал только свое имя и помахал рукой. Есть не хотелось, в кармане куртки лежала сухая горбушка черного хлеба, а больше ему ничего и не надо. У мостков против Томариней показались детишки, забрели в воду и с шумом и гамом стали брызгаться. На человека в лодке они не обратили внимания, выкупались и побежали домой.
Солнце поднималось все выше, разливая над озером и над пересохшей, выжженной землей неподвижную палящую духоту. Весла лениво повисли в уключинах. Осоловевшие и уже вялые плотвички, пущенные в небольшой садок, едва шевелили жабрами. Жизнь на берегу шла привычным порядком, но все, что видел Рудольф, текло стороной, не доходило до него, даже слова Марии. И, как ни странно, в этот погожий летний день он почувствовал себя одиноким.
Вспомнилось, что нечто похожее на теперешнюю тоску он испытал вчера в пустой кухне в Томаринях, когда раздался бой часов за стеной, да и потом в бане, когда слышался только треск старых бревен да в висках стучала кровь. Среди тишины и покоя, столь не похожих на безумный ритм его будней, он невольно прислушивался к себе…
Над водой носились стрижи,
Рудольф взялся за весла, он правил на середину озера, подальше отсюда. Сквозь синеватую дымку постепенно обозначался другой берег с постройками и деревьями, со стадом бурых коров и серым жуком-автомобилем — убежать тут никуда не убежишь. Но разве он хотел бежать? Смешно.
Вспотев от жары, он зачерпнул в ладони воды, смочил лицо, плечи и грудь, кожа стала блестящей, будто маслянистой, но капли испарились на солнце в считанные секунды. Ему захотелось выкупаться. С кормы он прыгнул в озеро, над ним сомкнулась плотная прохлада, вода освежила его, смыла пот и грусть. Рудольф плыл, меняя стиль и темп, его движения еще не утратили ритмичности, приобретенной в студенческие годы. Потом, набрав в легкие воздуха, он нырнул с открытыми глазами. Перед ним предстало сумеречное царство. Дно озера покрывали странные круглые строения из планктона или же ила, напоминающие восточные мечети. Неясно мелькнуло что-то полосатое, может быть — элодеи, но не менее вероятно — бока крупных окуней. Мерцая серебром, проплыла мимо стайка рыбешек, он не успел разглядеть, плотвички это или красноперки. Подводный мир был полон жизни. Когда Рудольф выплыл на поверхность, стеклянный купол неба над землей был совершенно пуст — ни облаков, ни птиц, ни самолетов, совсем ничего, одна синяя бесконечность. Случайно его взгляд скользнул и по Томариням. Во дворе стояла женщина и смотрела в его сторону. В порыве мальчишеского удальства Рудольф пошел красивым размашистым кролем, но, проплыв метров сто, немного устал от непривычно быстрого темпа, заметил, что во дворе никого нет, теперь он даже не поручился бы, что совсем недавно там кого-то видел. И только лодка преданно ждала его, похожая издали на большую птицу с поникшими крыльями-веслами. Рудольф длинными гребками подплыл к лодке, перелез через борт и, энергично работая веслами, ушел под прикрытие полуострова. В затоне он решил съесть завтрак, но, отыскав часы, увидел, что дело уже идет к обеду. Вытащив из кармана горбушку хлеба, он отламывал небольшие кусочки и кидал в рот, потом обнаружил складку берега, откуда в озеро сочился тихий родник, и напился из ладони холодной как лёд воды. На полуострове не селились — тут для скотины травы не накосишь, кругом только редкая синяя осока, чахлые одинокие деревца и малина, невысокая, опаленная солнцем, как и все в эту сухую знойную пору, но обильные спелые ягоды блестели, точно красные узелки. Рудольф пристал к берегу, прошел по траве в колючий ягодник, царапая о кусты голые ноги и распугивая птиц, которые здесь лакомились. Кругом пьяняще, дурманно пахло привядшими листьями и малиной, темные переспелые ягоды падали, чуть только тронь, а в ладони источали хмельной аромат лета. Наевшись ягод, он вернулся на берег и лег под молодой сосенкой, которая была здесь самым большим деревом. Сквозь хвою сверкала небесная синева. Положив голову на песчаный бугорок, Рудольф незаметно уснул. Он очнулся, как ему показалось, от шепота, но, проснувшись окончательно, сообразил, что это не человеческие голоса, — поднялся ветер, вечнозеленое дерево шумело над Рудольфом, и легкие волны робко бились о лодку.