Даже охвативший Гарета ужас не помешал ему подумать о том, как тяжело приходится этим рыцарям, облаченным в металлические нагрудные пластины и кольчуги. Ведь они часами стоят, не шелохнувшись. Похоже, рыцари даже не дышали, и мальчик опасался, как бы они не задохнулись под тяжелыми шлемами. Он высказал свои опасения принцу.
— А ты совсем еще ребенок! — сказал Дагнарус, шлепнув его по руке. — Доспехи пустые. Они поставлены здесь для красоты. Нет там внутри никаких рыцарей. — Засмеявшись наивности Гарета, принц добавил: — С чего ты взял, что не понравишься королеве?
— Камергер назвал меня уродом, — ответил Гарет.
— Он так и сказал? — недовольно спросил Дагнарус.
— Вдруг ваша матушка подумает, что я не гожусь вам в товарищи?
— Не волнуйся, Меченый. Ты нравишься мне, и это главное.
Камергеру не позволялось входить в женские покои замка, поэтому он вручил мальчиков заботам хранительницы гардероба ее величества — это была сурового вида женщина, которая сделала принцу реверанс и неодобрительно оглядела Гарета с ног до головы. Затем она повела мальчиков к королеве.
Пройдя через богато украшенные и покрытые позолотой двери, мальчики очутились в удивительных и прекрасных комнатах. Во всяком случае, так тогда думал Гарет. Впоследствии убранство покоев королевы стало видеться ему вычурным и безвкусным. Но сейчас от резкого запаха духов, ощущавшегося повсюду, у мальчика для битья закружилась голова. Он трижды чихнул и трижды получил от хранительницы гардероба по сильной затрещине за свою невоспитанность. Помимо запаха духов, воздух комнат был пропитан ароматом масляных ламп, ярко сияющих во всех покоях королевы. Несмотря на дневное время, окна были плотно зашторены. Ее величество находила солнечный свет слишком резким и вредным для ее глаз и кожи.
Дагнарус и Гарет миновали анфиладу из шести внешних покоев. Каждая из комнат была украшена шпалерами и залита светом масляных ламп. Это явно показывало богатство королевского двора, ибо масло приходилось завозить в Виннингэль издалека. Его доставляли на кораблях из страны орков, торговавших ворванью и серой амброй.
Ее величество находилась в гостиной, примыкавшей к спальне, на которую Гарету удалось лишь мельком взглянуть сквозь открытую дверь. Королева спала одна; спальня короля находилась в другой части дворца, хотя обе спальни и соединялись особым переходом, недоступным для придворных. Это обстоятельство не удивило Гарета, поскольку его родители тоже спали порознь. Мальчик много лет считал, что вместе спят только бедные, которые не могут позволить себе лучшего.
Королева Эмилия восседала за туалетным столиком и любовалась собой в зеркало, пока одна из горничных расчесывала ее густые роскошные волосы, имевшие такой же цвет, как и волосы Дагнаруса. На первый, беглый взгляд королеву можно было бы назвать миловидной. При более внимательном рассмотрении становились заметными ее недостатки. Она умела одеваться так, чтобы подчеркнуть свои привлекательные стороны. Но она ничего не могла поделать со своими глазами, которые при всей живости их цвета сидели слишком близко друг к другу. Нос королевы был чересчур длинным, и Гарету вспомнились носы охотничьих собак на шпалерах. Губы Эмилии имели обыкновение морщиться, словно она постоянно жевала кислые персимоны. Если бы эти губы чаще улыбались, а не надувались и морщились, и если бы в этих глазах почаще светился ум, а не амбициозное честолюбие, то и недостатки лица королевы были бы куда менее заметны. Сейчас же лицо Эмилии казалось суженным со всех сторон наподобие наконечника стрелы, острием которой служил кончик ее носа.
Полностью поглощенная собой, королева находила недостатки во всем и во всех, за исключением своей комнатной собачки и своего сына. Благоволение королевы изливалось на болонку и Дагнаруса в равной мере, и относилась она к ним одинаково. Собачонка и принц были вручены заботам других и удостаивались внимания Эмилии только тогда, когда были чисты, опрятны, расчесаны, накормлены и не имели намерений укусить.
У королевы имелись свои сторонники, ибо каждый, кто обладает властью при дворе, имеет сторонников. Как говорят эльфы, ветры судьбы могут годами дуть в одном направлении, но затем в одночасье перемениться и разрушить ваше жилище. Так вот, сторонники королевы утверждали, что нечего удивляться постоянному дурному настроению и вечному недовольству королевы. Эмилия прекрасно знала, что муж ее не любит. Она ему даже не слишком-то и нравилась. Их брак был основан на политическом расчете. Этим король Тамарос рассчитывал устранить постоянную угрозу, исходящую от отца Эмилии — второстепенного короля, правителя Дункарги. Но поскольку угроза осталась, получалось, что Тамарос совершил, как говорится, «сделку по-оркски».
Дагнарусу от матери достались только роскошные темно-рыжие волосы. Свою красоту он унаследовал с отцовской стороны. Он как две капли воды походил на портрет своего деда, написанный в те годы, когда тот был еще кронпринцем.
— Крошка моя, — сказала королева, подставляя сыну щеку для поцелуя.
Эмилия не смотрела на Дагнаруса, а обращалась к его отражению в зеркале. Разговаривая с сыном, она непрестанно давала указания служанке, укладывавшей ее волосы, которые затем предстояло накрыть кружевной мантильей. Королеве было всего двадцать пять лет, Тамаросу — под семьдесят.
Дагнарус поцеловал мать, демонстрируя сыновнюю любовь, отчего фрейлины закудахтали, называя его «очаровательным малюткой».
Сколько служанка ни старалась, королеве не нравилось, как та ее причесывает. Пробор упорно не желал ложиться строго посередине, отчего у Эмилии заболела голова. Вспыхнув, она приказала всем служанкам убираться прочь, обозвав их идиотками, и раздраженно повернулась к сыну. Королева пальцами расчесала ему волосы, поправила блузу, подтянула пояс и стала гладить Дагнаруса так, как она обычно гладила свою болонку, которая сейчас злобно тявкала на мальчиков.
Гарет разглядывал собачонку, когда услышал, как произнесли его имя. Дагнарус схватил его за руку и вытолкнул вперед. Хранительница гардероба, дыша в шею Гарета, надавила ему на плечи, но в данном случае Гарет и сам знал, как себя вести. Он опустился перед ее величеством на колени, склонил голову и оставался в таком положении до тех пор, пока королеве не стало угодно заметить его присутствие.