Митре я всем поклянусь, буду верен до смерти обету,
Что справедливость его на земле буду сеять всемерно!'
Вот все погибли уже гладиаторы кроме последних.
Стройный префект и декан из манипулы только остались.
Двое красавцев-атлетов высоких и двадцатилетних,
Оба в крови и грязи, от усталости сильно шатались.
Каждый из них шестерых победил в быстрой схватке.
Чуть отодвинуты в сторону, мёртвые всюду валялись.
Всё приближалось к желанной эдилу зловещей отгадке,
Кто жив останется в действе, где духи умилостивлялись.
Снова за взмахом платка гладиаторы принялись биться.
Медленно двигались оба и еле щиты поднимали,
Схожими были тела их нагие, а шлемы скрывали их лица,
Тяжко дышали, мечами тупыми с трудом ударяя.
Вроде, префект, в шлеме с рыбой на гребне, свежее казался,
Выше свой щит поднимал, чаще бил, резче, с огненным бликом,
Только в крови поскользнулся, на чёрной земле распластался.
Быстро декан в грудь ему меч вонзил с хриплым криком.
После и сам повалился, и рана открылась на шее,
Страх только был для него поводырь в этой схватке.
После победы декан потерял для себя этот стержень.
Умер он тут-же, в живых никого не осталось в остатке,
Словно Юпитер заранее был на квиритов рассержен.
Быстро проткнули копьём и проверили каждое тело,
В мрачном молчании войск, на костры мертвецов положили,
Не раздевая, оружие взяв только, сделали дело,
Чем долгожданный обряд приношения жертв завершили.
Тут затрубили букцины, ударили громко тампаны,
Стали отряды поспешно в палатки свои отправляться.
Ужин их ждал, маркитанты и девы-волчицы, лекарства на раны,
Танцам и винам фалернским возможно там было предаться.
Только Спартак не спешил, не поднялся с курульного кресла.
Бледный был, тихо глядел, как префекта в огонь положили,
Как охватило священное пламя лицо, грудь и ноги, и чресла,
Будто взлетает душа в виде искр ярких, сажи и пыли.
Толи Элизиум принял её на блаженные нивы,
Орк беспощадный низринул в подземное царство,
Были ли этим префектом при жизни другие любимы,
Сам он любим кем-то был, или был только жертвой коварства?
'Он проиграл, мой боец, жребий бросив судьбы мне туманный! -
Тихо Спартак обронил, глядя взглядом усталого зверя, -
Митре-спасителю сердце отдал я, заботе его неустанной.
В жертву себя принести я готов, в воскрешение веря!'
Встал он, к палатке пошёл, с ним и ликторы строем, охрана,
Ганник и Крикс, Публикор, Агафирс и другие.
Ночь превратила долину в подобие лунного храма,
Лунные блики везде разбросав как ковры дорогие.
Тихо Апулия спит за Браданом, рекой полноводной,
Сзади притих Метапонт и река Казуент пенит воды,
Слева Колабрия ёжится в западном ветре холодном,
Бруттия дышит роздольем и воздухом сладкой свободы.
Все италийские земли до Капуи самой свободны от Рима,
Нет больше воинских сил, лишь милиция из муниципий.
Жертвы погибших в борьбе между звёзд пролетают незримо,
Сверху шепча о тревогах и драмах дальнейших событий...
В думах тяжёлых Спартак шёл на пиршество скорби устало,
С ним все вожди и легаты, герои сражений кровавых.
В преторской красной палатке собраться им вместе пристало,
Вместе предаться веселью в объятиях женщин лукавых.
Так и случилось меж длинных столов, лож, скамей и подушек.
В тесном пространстве плясали и пели красотки умело,
Там пантомиму смешно исполняли про глупых подружек,
Римские нравы, тела обнажённые выбелив мелом.
Выпив вина, попросил Ганник их прекратить это действо.
Скучное Рима искусство на лад переделать восточный.
Танцам предаться весёлым в концепции эпикурейства,
Греческим пляскам под ритм побуждающий, сильный и точный.
Все закричали в поддержку, желая мелодий мажорных.
Стали под звуки двух флейт, бубна стук, чистой лиры напевы,
Бить кастаньетами громко из устричных раковин чёрных.
Песню запели, танцуя прекрасные девы негромко,
И разыграли известный Гомера сюжет театрально.
В нём может зло потешаться судьба над людьми, как воровка,
Но и они могут тоже над ней посмеяться зеркально:
'Ты замуж, Пенелопа, выходи!
Твой Одиссей пропал давным-давно.
Из Трои возвратились все вожди,
А твой дом пуст и царство пленено.
Смотри, какие чудо-женихи
Приплыли на Итаку жарким днём -
Красавцы - будто молодые львы,
Любой достоин быть твоим царём.
Зачем тебе ничтожный ротозей -
Старик, вчера забредший во дворец?
Пусть ростом он как Одиссей,
Похожий голос, на ноге рубец...
Лишь боги могут время возвратить.
Земная женщина, любая будь,
Не может мёртвых плачем воскресить -
Оставь свои надежды и забудь.
Хрустящий хлеб и крепкое вино
Вели подать гостям в парадный зал.
Там выбора заждались твоего -
Кто будет муж тебе и новый царь.
А тот старик пускай пасёт овец,
И стелет двор соломой и лозой.
Всему начало есть, и есть конец -
Любая твердь кончается водой.
Я знаю, Пенелопа, сны сивилл,
Они о том, что сгорбленный старик -
Твой Одиссей, что жив он, полон сил,
Всё так же многомудр и многолик.
Есть повод опасаться женихов -
Их полон двор, а он один сидит.
Объявлено, что он пропал и мёртв,
И будет, появись, тотчас убит!
Разлита ночь как воды всех морей,
И шепчет Пенелопа свету звёзд:
- Вернись ко мне, любимый Одиссей,
Вернись взаправду из волшебный грёз!
Мне не забыть твоих пьянящих рук,
Как были молоды и счастливы любя,
Мой царь и бог, я без тебя умру,
Мне незачем одной жить без тебя!
Вернулся бы к Итаке Одиссей,
Не будь женой он искренне любим?
Он потерял корабль и всех людей,
Но был всегда как бог - непобедим!
Слепой Гомер наверно что-то знал
Про силу женщин мёртвых воскрешать.
Он первым это чудо описал
Давно - немало сотен дет тому назад...'
Двигаться очень красивои и томно прекрасные девы.
После подняли в палатке две стенки на стойках высоких,
Этим давая танцующим девушкам больше простора.
Делая взгляды счастливей суровых мужчин очень многих,
Начали танец дорийский, приятный для слуха и взора.
Долго плясали они, даже хмурый Спартак стал смеяться,
Хлопал в ладоши как все, отбивая ногой такт умело.
Девушку он заприметил, что пела здесь в роли паяца,
Полунагая, в большом парике, и краснела несмело.
Жестом её подозвал к Спартаку умный Крикс и оставил.
В чашу вина ей налил с острословием хитрого Фавна.
Девушку звали Лилита, отец-царь её в Тире правил,
В рабство пираты её захватили в набеге недавно.
Имя её ассирийское значило Ночь, но совсем не игриво -
Просто дитя, только станом прекраснее многих красавиц,
Волосы пышные, словно коня благородного грива,
Губы как красный коралл, под белилами яркий румянец.
Глаз изумительно добрых и робких, как будто оленьих,
Только бездушный увидеть не смог бы, на грудь взгляд уставив.
Крикс был таким, приказав ей сидеть у вождя на коленях,
Дальше о ночи любви всё решать Спартаку предоставив.
Гордо хозяин танцовщиц назначил ей цену в денарий,
Что было просто огромной ценой за простую блудницу.
Зная, что денег не счесть у могучих теперь государей,
Силой оружия сделавших в Капуе с Римом границу.
Стал ей вопросы свои задавать вождь, от музыки млея,