На их одеждах кровь повсюду,
На рукоятях, рукавах,
Как глина бурая, и чудом
Нет только крови на губах.
'Я в лавку, что ль, попал мясную?' -
Иван по лицам заскользил.
'Мы здесь наказ твой памятуя!' -
Тут Тёмкин зло заговорил.
Под взглядом княжеским осёкся.
В нём страх был, бешенство и хмель,
И ночь, что вечно не сотрётся,
Уже прошедшая теперь.
Иван смотрел на ни них, не веря,
Что это воинство его;
Он с ними стал страншее зверя,
А быть хотел как божество.
'Скажи скорей, как было дело
И где сейчас мои полки, -
Иван запнулся, ныло тело, -
Ты только правду мне реки.
Вошли вы в город без приказа.
Барятинский, Скуратов где?
Чумная ходит здесь зараза
В еде, одежде и в воде.
Чума везде здесь может статься,
Одна молитва лишь чиста.
Вы все здесь можете остаться
В чумной могиле без креста!'
Царь наступал, все отступили,
Как будто чёлн разбил волну.
Бояре что-то забубнили,
Все враз нарушив тишину.
Царь их одернул жестом, ткнувши
Перстами Ловчикову в грудь,
Сказал: 'Пусть Гришка скажет лучше.
Быстрей рассказывай мне суть!'
Григорий вытер рот рукою,
Снял шапку, в пальцах покрутил,
Взирая с дерзостью живою
Хрипато он заговорил:
'Давно уже остерегал я,
Что хитрый Вяземский решил
Владыку софьинского края
Предупредить. Предупредил!
Подлец Смоляй в дому Владыки
Захвачен нами и сказал,
Что он от Вяземского книги
И письма Пимену отдал.
И Пимен в граде затворился.
Когда отряд наш подошёл,
На клич никто не появился,
Грозили только бердышом.
Кричали из бойницы узкой:
'Ордынцы! Погань!' - будто мы
Не царской волей службы русской,
А басурмане из Орды.
Без лестниц, пушек и верёвок
В мороз стояли, ветер дул.
Предатель с помощью уловок
Ворота тихо отомкнул.
Вошли стрельцы рязанских сотен,
Засовы сбили, петли вон,
И наконец стал путь свободен,
Ворвались под набатный звон.
Град сильно не оборонялся.
Пошли рязанцы по дворам;
Народ по спискам выгонялся,
Ретивых били по домам.
Но часто был купцам надменным
Царево слово не указ.
За то расплата непременно
Над ним тут-же началась.
Где запирались, тын был крепок,
Тараном били ворота.
А коль по ним был выстрел меток,
Сжигали этот дом тогда.
За Варлаамом-на-Дворищах,
Кажись так церковь та реклась,
Опричник в чёрных тех жилищах
Убит был пулей прямо в глаз.
Туда владимирская сотня
Детей боярских подошла,
И ярость страшная Господня
И их, и тульцев там зажгла.
Во тьме рассыпались повсюду,
По всей торговой стороне,
Пылали страстью к самосуду -
Не удердать их было мне.
Там можно было оказаться
В замятне, но дошёл тут слух,
Что нужно быстро собираться
И бьют в тюрьме опричных слуг.
Служивших ранее в приказах,
В оковах держат при дворе
Владыки, наших дьяков разных
До гроба преданных тебе.
Бойцы с Пахры уже собрались
Туда идти и я хотел,
Но у Николы задержались,
А двор владыки уж горел.
Потом узнал я, что Скуратов
И Зайцев там, и шум большой -
Монастырёвы и Цыплятьев
Засели в доме за рекой.
Их семьи в церквах затворились
И грузят скарб, хотят бежать.
Мы очень сильно разьярились,
Стал Бекбулат их окружать'...
Плечём Григория задевши,
Иван, как тур, вперёд прошёл.
Каблук и посох в затвердевший
Вбивая наст, угрюм и зол.
'Все врешь!' - сказал Иван, и в небо
Лицо горящее поднял,
Нашёл там просинь для ответа,
Забыв про всё в неё сказал:
'Я знал, что быстро это время,
Мне ненавистное, придёт,
Когда ростки взойдут, а семя
Им жизнь дарящее умрёт.
Старик княь Вяземский мне душу
К борьбе призывом возмутил,
Но дело сам же и разрушил,
Мне всю опричнину сгубил.
Занёсся Вяемский высоко
И в нём измена, спесь и блажь.
К петле ведёт его дорога,
И ждёт в аду суровый страж.
Его не дам могиле тело,
И Сатанил найдёт раба.
Хоть горе страшное для дела
Лишиться главного столпа.
Господь, твои я вижу лики
Твой свет несётся на крылах.
Я вижу замысел великий,
Великий смысл в своих делах!'
Царь подошёл к упряжке санной,
Вдоль лошадиных тел побрёл.
По ремешкам, попоне тканной
Сухими пальцами повёл.
Остановился, пальцы в гриву
Блеснув перстнями запустил.
Стоял так долго, молчаливо
Как будто чудо упустил:
'Как жаль, что время безвозвратно, -
Он обернулся; ветер дул,
Спросил угрюмо, - где Скуратов?'
Ответил Тёмкин: 'На мосту!'
Иван ткнул в Тёмкина: 'Где хочешь
Возьми стрельцов, и в ворота
Расставь заслоны, чтоб до ночи
Народ не бегал никуда.
Нельзя чтоб ворог град покинул.
Ответишь жизнью мне, ступай! -
Добавил Тёмкину уж в спину,
- Опричных тоже не пускай!'
На Арцебашева рукою
Затем царь перстнем указал:
'Булат, ты со своими вои
Немедля чтоб детинец взял.
Места приходные, приказы,
Застенки, что бы не пропасть
Тетрадям, спискам и указам,
Чтобы не могли их жечь и красть.
А ты, мой вечно врущий Гришка,
С Грязным, Борисовым ступай
С конвоем, и вокруг людишек
От грабежей остерегай.
Что все награбили и взяли,
На берег нужно отвозить,
И там всё складывать, мы сами
Всё будем взятое делить!'
Войдя обратно в сани, грузно
В ковры остывшие садясь,
Сказал: 'На мост!' - и глянул грустно
На прицепившуюся грязь.
Ивана поезд с пол дороги
Ведущей к Волхову, к мосту,
Свернул, конвой кричал немногим
Вовсю угрозы на скаку.
Промчались через перекрёсток,
Стрельцов с кулями разогнав,
Минули гать из свежих досок,
Щепу подковами содрав.
Минули Спаса-на-Каменьях,
Амбары, кузню, торг пустой,
Смиренно павших на колени,
И топоры над их главой.
И в переулке очень узком,
Забитом вдоль и поперёк
Совсем застряли; и не русский
Витал приятный тут дымок.
Грузили здесь товары в сани,
И караульный голова
Наумов стал кричать, буянить:
'Давай дорогу, борова!'
Тут Ярцев выглянул и вышел.
За ним на воздух вылез царь.
Наумов стал ругаться тише.
Стал кто-то ныть как пономарь,
Бубня свое самозабвенно.
Возник немецкий человек
В чулках в полоску по калено,
И весь петрушичи одет.
Перо на щляпе мнёт ручёнкой,
Обозначая танец свой,
Царю целует руку звонко,
А тот качает головой.
И царь Семёна подзывает
Как переводчика, речёт:
'Как тут Дик-мастер поживает,
И как торговлишка идёт?'
Глаз немца, бесконечно хитрый,
Лукаво в сторону глядит:
'Мой Царь, скажу о просьбе личной -
В Москве торговля вся горит.
Прошу я к грамоте опричной,
Что я недавно получил,
Царева пристава, чтоб лично
Меня и торг мой защитил.
'Тебе дать пристава? Дам, ладно.
Он всех сумеет удержать.
Сказал царь, - но казне накладно
Его комить и содержать.
Весь подчинили мир торговцы,
Товар, нажива и рубли,
И правят миром не литовцы,
Не турки и не короли.