Свен зря беспокоился: Долина сама не хотела останавливать человека. Долина не хотела даже задерживать журналиста и подгоняла его к выходу.
«Но где же мое лицо? – спрашивал себя Свен. – Как мне забрать его у смерти? А я не буду его забирать! Смерть видела молодое лицо, а теперь я старик и не знаю, что будет, когда я выйду из Долины. Знаю одно: Свен Гедин, журналист, умер в Долине, из нее выйдет новый человек, с новым лицом и новой судьбой – Человек Свастики».
Свен дотронулся до плеча: рана зарубцевалась, рука не болела. Солнце высоко стояло над головой. Гедин вновь зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел перед собой огромное скальное образование темного, почти черного цвета, отражающее его новое лицо…
Ни морщинки, ни седого волоска. Зеркало отражало молодость. Великое Зеркало Времени отражало настоящее состояние того, кто смог преодолеть Долину Смерти и прийти к нему, не испугавшись истины. На Свена глядело лицо юноши, вот только взгляд уже был не юным. Глаза выдавали возраст, годы опыта, приобретенного не от длительности пребывания тела на земле, а от глубины познания мира, переживания знаний в себе и воплощения вне. Гедин улыбнулся – отражение ответило улыбкой. Свен подмигнул левым глазом – отражение подмигнуло правым. Журналист рассмеялся: ему нравилось новое лицо. Отражение молчало: его смех был «видимым» и не нарушал тишину гор.
«Зеркало показывает, но молчит, - догадался Свен. – Нет, говорит, но иным языком – языком отраженных образов. Ребята до него не дошли, проводник тоже. Почему дошел я? Хотел дойти? Да, но не это главное. Зеркало хотело отразить меня? Да. Да! Все дело в нем. Или…»
На глазах журналиста отраженное лицо исказилось, повернулось против часовой стрелки и завращалось, превратившись в спираль. Еще секунда – и вместо себя в Великом Зеркале Времени Гедин увидел свастику, тонкие линии которой пылали белым огнем.
«Вот кто Автор происходящего. Вот кто убирал шахматные фигуры с поля Смерти. Но ведь это же я! Я отражаюсь в Зеркале! Или это свастика превратила меня в себя?!»
Стало душно. Гедин снял куртку и расстегнул воротник рубашки. Солнце перешагнуло точку зенита и медленно катилось к закату. Невыносимая жара требовала бездействия. Журналист чувствовал, как «закипает» мозг и горит земля под ногами. Тень человека вытянулась в невероятно длинную линию. Рядом с ней Свен заметил еще одну тень: черный коловрат лежал на земле и копировал с точностью до наоборот белую инглию на Великом Зеркале Времени.
«Пора домой, - второй раз за день промелькнула одна и та же мысль. – Великие открытия порадуют географическое общество, а шведские газеты опубликуют сенсационный репортаж о судьбе участников американской экспедиции в Азию, в загадочный и малоизвестный Тибет».
Глава 5
- О чем вы пишите, Гедин? – зазвучал разгневанный голос главного редактора. – Погибли участники экспедиции, а вы рассказываете о мифической Долине Смерти, о тайном знаке зарождения, о том, что причиной гибели людей стала их внезапная и мгновенная старость. Неужели, Гедин, вы думаете, что я поставлю подпись и репортаж выйдет в свет? Моя газета не место для мистики.
- Это не мистика, - возразил Свен. – Это правда.
- Такая правда опасна. Номер с репортажем о загадочном Тибете может стать последним. Или вы переписываете статью, или… во всяком случае я не тот главный редактор, кто может это напечатать.
- А кто? Кто может это напечатать? – спросил Гедин.
- В Швеции – никто. Возможно, в Германии… да-да, в Германии. В Мюнхене интересуются подобной ерундой, - главный редактор склонился над столом, что-то быстро написал на клочке бумаги и протянул записку Свену. – Найдите вот этого человека. Желаю удачи!
Гедин вышел из кабинета редактора, развернул записку и прочитал: «Дитрих Эккарт, поэт».
… Эккарт сидел в комнате и смотрел в окно. Небо было затянуто тучами, моросил дождь. Руки не писали, мозг отказывался работать. Ни поэтической строчки, ни журналисткой не появлялось на чистой, приготовленной несколько дней назад бумаге. Серая и унылая погода напоминала поэту серую и унылую Германию и ее граждан – серых и унылых представителей некогда могучего государства. Дитрих не мог и не хотел смириться с косностью и инерцией, царившей вокруг, даже если они несли с собой законопослушность и исполнительность. Не о такой Германии и германцах Эккарт читал в древних преданиях и исторических документах, не в такой стране стремилась жить его тонкая и чувствительная душа, не такую землю он воспевал в патриотических стихах, и не такое государство он думал передать потомкам. Дитрих Эккарт, немецкий поэт и журналист, жаждал действия и свободы, но руки (как ему казалось) были стянуты смирительной рубашкой всеобщего сознания, а на ноги надеты кандалы стабильности общества, покоренного масонами, сломившими и почти уничтожившими гордый дух немцев. И все, что мог делать настоящий поэт в таких условиях, это звонить в маленький колокольчик совести, мечтая, чтобы тот превратился в набат и разбудил веру народа в себя и свою землю.