«Инглия! Усеченная инглия! – догадка осенила Эккарта. – Остановив зарождающее движение, Создатель проявил мир, обездвижил себя и отдал землю во власть иных сил. Не «распяв» себя, Творец не отделил бы мир и вечно бы его создавал. Вечное творение?! Крест неизбежен! Мы существуем, потому что Он распял себя. Инглия, ты создаешь и уходишь! В тебе Начало и Конец! А что если из креста восстановить свастику? Тогда это будет уже не инглия. Это будет… черный коловрат!»
Эккарт услышал за спиной:
- Время вышло. Позвольте проводить Вас.
- Спасибо за помощь, - поблагодарил Дитрих и вышел из церковной библиотеки за юношей в черной сутане…
Изар медленно нес осенние воды. Мюнхен не торопился жить. Не торопился и Дитрих Эккарт: он нашел ответ на вопрос, обрел покой и ждал – ждал появления Великого.
«Он должен появиться в Мюнхене. А евреев я все же ненавижу», - заключил Эккарт и направился в штаб-квартиру Общества «Туле».
Глава 8
1923 год. Мюнхен, пивная Хофбройхаус.
- Послушай, Дитрих, - Розенберг отпил глоток баварского светлого пива. – А мы действительно можем доверять Адольфу? Не слишком ли он молод для серьезных дел? Да и партия слишком юна, чтобы не просто захватить, но и удержать власть в своих руках. Вспомни судьбу Баварской Советской республики: она не прожила и месяца, как была разгромлена отрядами фрайкора.
- Ты прав, Альфред, но нацисты не масоны. Партии близки наши взгляды и цели. А Гитлер? Я ждал его появления в Мюнхене целых пять лет. А если он и не Великий, то я сделаю его Великим. Адольф очистит ряды нации: он человек коловрата, черного коловрата, а я попытаюсь повернуть знак в сторону инглии, и тогда мы создадим новую землю, новый мир – мир более реальный, чем Гиперборея, и населим его сверхлюдьми.
Эккарт отодвинул бокал с пивом, пена в котором поднялась еще выше от горячих эмоций поэта, и продолжил:
- Я как сейчас помню тот сентябрьский вечер 1919. Я возвращался из редакции домой. Моросил дождь. В руках у меня была папка, а в ней – черновик статьи, наброски новых стихов и записи Свена Гедина об экспедиции в Трансгималаи. Мимо бежал уличный мальчишка и столкнулся со мной – папка выпала у меня из рук, листки разлетелись в разные стороны. Я стал собирать их. Вот тут-то на помощь мне и пришел один молодой человек: он подобрал несколько листков и протянул мне. Я поблагодарил. Мы разговорились и решили зайти в пивную, чтобы спрятаться от дождя. Сели за этот же столик. Человек назвал себя Адольфом Гитлером. Завязалась беседа. Я рассказал ему о Кайласе, о Великом Зеркале Времени, о свастике. Глаза его заблестели, и я понял: это он, тот, кого я ждал, тот, кто должен был появиться в Мюнхене. А Великий он или нет, было уже не важно. Мы попрощались, но договорились встретиться еще раз. Вот уже четыре года я наблюдаю, как он меняется. Гитлер еще долго будет жить теми идеями, что я вложил в него. Коловрат его так быстро не отпустит.
- А ты уверен, Дитрих, что сможешь повернуть свастику? Как можно огонь разрушающий сделать огнем творящим?
- Я должен это сделать, иначе все наши действия были напрасными и бессмысленными, бессмысленной была и смерть Марии…
Холод, тьма и боль. С ними Дитрих жил после ареста в мюнхенской тюрьме. Холод пронзил тело, тьма поглотила разум, а боль разрезала душу. Поэту казалось, что выхода нет, что страдания, захватившие в плен все его существо, никогда не закончатся, а чаша терпения никогда не переполнится. Любое проявление жизни вызывало всплеск новой боли, любой проблеск света, любое воспоминание о прожитых днях порождали в душе ненависть. Осознание того, что все бессмысленно, что нацисты – это всего лишь нацисты, привело Эккарта к смирению. Дитрих потерял счет сначала минутам, потом часам, а затем и дням. Когда поэту стало абсолютно все равно, когда холод, тьма и боль перестали быть для него холодом, тьмой и болью, Эккарта выпустили на свободу, сняв все обвинения в организации и проведении Пивного путча.
Свобода встретила легким морозом, а Мюнхен – рассветом и пробуждением. Поэт двигался по городским улицам и ни о чем не думал, заглядывал в лица людей и ничего не ощущал. Дитрих шел домой и хотел одного – спать: в тюрьме не спалось, а если сон и приходил, то был недолгим и не придавал сил, а забирал.