- Серые камни, а между ними горная трава. А что видишь ты, Дава?
- Метель спрятала вершину горы, под ногами – глубокий снег.
- Понятно, Дава. Все трудности ты создал для себя сам. Их нет в реальности.
- Ты не шутишь, Лхаце? – не дождавшись ответа, Шеффер спросил вновь: - Что же мне делать?
- Преодолей себя. Освободи разум – и глаза увидят иное.
- Не могу. Тело не подчиняется мне и страдает от боли. Давай сделаем привал.
- Хорошо, - согласилась Лхаце и села на серый камень.
Женщина достала из котомки фляжку с настойкой и подала Шефферу, тот с жадностью отпил и повалился в снег на правый бок…
«Что я здесь делаю? – размышлял мужчина. – Какого черта я полез за этой женщиной?! Я здесь чужой! Я могу подхватить воспаление легких и умереть прямо на Кайласе. Нет, это не входило в мои планы. Пора возвращаться. Я ученый, а не альпинист».
Шеффер попытался подняться на ноги, но неведомая сила приковала человека к горе и лишила возможности двигаться. Новые мысли атаковали неподвижное тело и стали терзать мятежную душу.
«Двери в Шамбалу на Кайласе нет. Это обычная гора. Пусть ее считают для себя святым местом тибетцы, а я немец, христианин, я не верю в Шиву, я не верю в Злого Духа Бон, - Шеффер нащупал в кармане половину деревянной свастики. – Инглия! Записки Эккарта! Я совсем забыл о них! Поэт явно сумасшедший: для него реальность – вымысел! Дороги-лучи, Великий Поворот Времени – все это поэтические бредни. Я ученый, я смогу путем опытов создать расу сверхлюдей. Фюрер верит в меня и поддержит. Моя цель – Лхаса и Патала. Я установлю дипломатические отношения с регентом, и Тибет покорится Третьему Рейху».
Сильный ветер обжег кожу морозом, и Шеффер рядом с собой увидел лицо Дитриха Эккарта.
- Отдай половину «креста» носителю Инглии и возвращайся в лагерь, - шептали губы поэта. – Ты сделал выбор до экспедиции. Повтори его!..
Лхаце сидела на камне и любовалась землей и небом. Небо над Горой Свастики было светлым и безоблачным, земля у подножия – темной и каменистой.
«Что впереди? Не знаю. Что позади? Не хочу знать. На правом боку, боясь пошевелиться, лежит европеец. Странный он и смешной. Я его люблю и, наверное, буду любить всю жизнь. Он вернется в свой мир. А вот куда возвращаться мне? Паутина сорвана, и новую плести я не буду».
Над землей парил сокол – высматривал добычу. Лхаце видела, как птица камнем кинулась вниз, но у самой земли рванула вверх и полетела в сторону Кайласа.
«Это знак. Сокол повторил мой выбор. Я иду дальше».
Лхаце поднялась с камня и подошла к Шефферу.
- Дава, отдай мне половину знака и возвращайся в лагерь, - громко произнесла женщина.
Шеффер глядел на Лхаце, а видел Эккарта, затем его образ, словно мираж, растаял и уступил место красивому женскому лицу.
- Ты Богиня, - прошептал мужчина и протянул женщине половину «креста».
Лхаце взяла половину свастики, спрятала в котомку, склонилась над Шеффером и поцеловала. Встреча и расставание соединились в одном прикосновении, прожитая и непрожитая жизни объединились в одном поцелуе, чтобы не повторяться и не существовать.
- Прощай, Дава. У нас разные дороги. Будь осторожен. Тому, кто послал тебя в Тибет, ты больше не нужен. Сохрани жизнь, без нее иллюзии не быть.
Лхаце повесила котомку на плечо, повернулась к Шефферу спиной и пошла каменистой дорогой вверх. Ученый закрыл глаза: он боялся посмотреть в сторону уходящей женщины, уходящей любви, уходящей возможности. Ни о чем не думая, мужчина лежал на правом боку и глядел на серые камни.
Метель прекратилась. Над Кайласом выглянуло солнце и растопило снег под ногами. Шеффер поднялся, стряхнул последний снег с куртки и ботинок и начал спуск – спуск с неба на землю…
Глава 21
«Седьмой этаж» Кайласа встретил Лхаце абсолютной тишиной и абсолютным покоем. Все пробужденные тела шамана радовались временному отдыху и приняли его как нечто заслуженное, а не дарованное судьбой. «Седьмой этаж» не будоражил сознание новыми мыслями, не терзал душу новыми чувствами, не причинял боль телу внешними условиями – «седьмой этаж» Великой Снежной Горы был «долиной», настоящей Долиной Смерти, где никого нет, где ты никому не нужен, но тебе все еще нужен мир. Нужен не для игры и даже не для жизни – нужен для смерти.
Солнце погасло, когда Лхаце поняла, что назад дороги нет. Во тьме глаза шамана ничего не видели, даже вытянутой вперед руки; во тьме уши шамана ничего не слышала, даже стука человеческого сердца; во тьме уста шамана ничего не произносили, даже слов молитвы. В состоянии полной слепоты, глухоты и немоты шаман мог совершать одно действие – познавать свою истинную суть.