Есть поля с плоскостной посадкой, как, например, те, по которым мы только что прошли. А вот тут посадка накладная. Здесь четыре ряда, один над другим. Если гроздей будет слишком много, их срежут. Там посадка вертикальная. Все полно дивных обещаний. Ах! Дорогое дитя, только земля сторицей воздаст нам за наше усердие.
По мере того как они продвигались вперед, они все чаще встречали колонистов, работавших на виноградниках. Генриетта знакомила их с Агарью.
– Сколько нас в «Колодезе Иакова»? – спросила Агарь.
– Восемьдесят, и в том числе приблизительно тридцать виноградарей-специалистов. Все, конечно, мужчины. Женщин двадцать семь. Занимаются они хозяйством: кухней, шитьем, стиркой. Остальные мужчины работают на огородах, ибо пока мы питаемся и торгуем в основном овощами, смотрят за земледельческими орудиями… Есть несколько электротехников, каменщиков, столяров… Никто не сидит сложа руки… Да вот и контора Игоря Вальштейна. Войдем, он покажет вам свои книги.
– Простите, – сказала Агарь, – я прежде хотела…
– Что такое?
– Гитель, девочка, приехавшая вчера вместе со мной… Ей нечего одеть.
– Бог мой! Извините меня! – воскликнула Генриетта. – И где только была моя голова? Бедный ребенок!
Она вошла в кладовую с нагроможденными на полках тканями и обувью.
– Нужно будет снять мерку с малютки.
– Я сделаю это, – сказала Агарь, разворачивая кусок серой шерстяной материи.
Генриетта с удивлением посмотрела на нее:
– Вы умеете шить?
– Я была портнихой, – сухо ответила Агарь.
Спустя два часа платье Гитель было готово. К полудню Агарь и себе успела смастерить новую одежду. Теперь обе они казались младшими сестрами Генриетты Вейль.
Исаак Кохбас сильно запоздал. Увидев Агарь, он просиял и, улыбнувшись, поклонился ей.
Молодая женщина еле кивнула. Отвернувшись, она вдруг заметила Генриетту Вейль, молча наблюдавшую за происходившим и устремлявшую нежный взгляд то на одного, то на другого.
После обеда Агарь села шить рубашки – две для Гитель и две для себя. Когда около шести часов она хотела взяться за новую работу, Генриетта остановила ее.
– Хватит на сегодня. Вы заслуживаете награды. Следуйте за мной.
Они вошли в смежную с трапезной комнату, служившую приемной. На стенах висели портреты великих иудеев, защитников творения: сэр Герберт Самюэль, доктор Вейцман, несколько Ротшильдов. Генриетта открыла один из книжных шкафов.
– Выбирайте любую книгу.
Агарь с удивлением на нее посмотрела. Как могла она угадать ее тайное желание? Генриетта улыбнулась.
– Выбирайте же, – повторила она.
В шкафу этом были исключительно произведения знаменитейших сынов Израиля. Перед глазами Агари проходили имена: Гертц, Гейне, Лассаль, Соколов, Дизраели…
– Я знаю, что сокровища народа нашего волнуют вас. Ценность их трудно себе представить. Выбирайте.
Агарь поняла, что Кохбас не сумел смолчать о волнении, неделю назад охватившем ее в долине Жизреель, когда к ней вернулись старые, славные воспоминания. Такая нескромность рассердила ее.
Она взяла, однако, первую попавшуюся под руку книгу, тяжелое ин-октаво в сером холщевом переплете. Это была «Эстетика Карла Маркса».
– Генриетта Вейль? – прочла Агарь на корешке имя автора. – Ваша родственница?
– Нет, я сама, – робко произнесла старая дева.
– Вы? Вы! – повторила Агарь со странной смесью удивления и восхищения. – Вы? Можно мне взять эту книгу?
Со смущенной улыбкой Генриетта Вейль покачала головой:
– Потом, дитя мое. А сейчас возьмите лучше что-нибудь другое. Это вот, или это. – Она протянула две книги. – Это – поэты, наши поэты. Проникнитесь духом нашего величия, прежде чем рассуждать о нем. Моя книга покажется вам сейчас большой, скучной машиной…
Позднее, оставшись после обеда одна в своей комнате, Агарь открыла полученную книгу. От первых же строк дрожь охватила ее. Да возможно ли это?
Целый мир неясных, дремавших в самой глубине ее существа чувств, оживал, просыпался…
Открытая книга была книгой песен. Песня, которую читала Агарь, называлась «Старинный Закон» и говорила в ней Святая Тора: «Ты, – сказала мне она, – никогда истинно не полюбишь их театры, их музеи, их дворцы, их веселье. Твое чело…»
Внезапно потухло электричество. Агарь нащупала спички. И при их слабом, мерцающем свете дочитала строфу. Ее вечное неспокойствие, вечное искание значит не было чем-то случайным, необъяснимым, ненормальным… а индивидуальным выражением вечного беспокойства целого народа.
«Твое чело слишком юным склонится к печали, к тоске. Красота тебе покажется роскошью, роскошь гнусностью, забава кражей».
Она, значит, нашла то, что искала. Она стояла на правильном пути. Теперь только ей стало ясно то волнение, которое она в детстве испытывала перед Торой, облаченной в бархат и золото.
Она бросила на землю потухшую спичку и с сердцем, наполненным сладостной гордости, уснула.
VII
– Вы опять целое утро провели с Игорем Вальштейном?
– Да. Я никогда не скрывала, что считаю его очень интересным собеседником.
– Это действительно так, – согласилась Генриетта. – Вальштейн очень образован. Он окончил философский и юридический факультеты в Париже и Гейдельберге. К тому же он большой знаток людей. Он, верно, вам говорил, что был помощником Керенского?
– Говорил. Почему он покинул Россию?
– Потому что как меньшевик был ярым противником находящихся у власти большевиков. Наши враги нас обыкновенно обвиняют в совершаемых последними злодеяниях. На самом же деле гораздо больше евреев среди меньшевиков, чем среди большевиков. Но вернемся к Вальштейну. Покинув уехавшего в Европу Керенского, он с жаром, достойным всяческих похвал, отдался сионизму и одним из первых переселился в Иерусалим. Некоторое время он играл видную роль в верховном комиссариате, затем вдруг, по причинам мне неизвестным, оставил совместную работу с сэром Гербертом и переехал в «Колодезь Иакова», где, как вам известно, оказывает нам неоценимые услуги.
– Но, – сказала Агарь, – не слишком ли он самоуверен?
Генриетта Вейль улыбнулась:
– Моя дорогая, гораздо легче быть мудрецом, чем сделать вид, что этого не знаешь.
Таковы обычно были беседы Агари и старой девы.
Меньше чем за полгода ученица Генриетты Вейль, как с гордостью говорила о ней последняя, сделала изумительные успехи в областях, казалось бы, ничем к себе не располагавших бывшую танцовщицу. Никогда, даже намеком, не было упомянуто о прошлом Агари. Все же временами, точно под влиянием какой-то таинственной мысли, Агарь вдруг обрывала разговор, и взгляд ее делался неопределенным и темным. Тогда Генриетта вставала и без слов нежно обнимала ее.
После долгих просьб Генриетта наконец разрешила ей прочесть знаменитую «Эстетику Карла Маркса». Агарь, без сомнения, не много в ней поняла. Но поставленные ею после прочтения книги вопросы говорили о таком здравом смысле и такой остроте ума, какие обнаружили далеко не все члены комиссии, перед которой Генриетта Вейль защищала свою диссертацию.
Однако при выборе книг здравый смысл Агари выражался довольно странно. Мудрые, но жестокие и холодные рассуждения вечно спорящего, вечно сомневающегося народа оставляли ее почти равнодушной.
Не проклятия одетых в звериные шкуры пророков прельщали ее, а роскошь, которую они громили. Могущественная Аталия, Давид из «Зохара» с семью золотыми диадемами на золотой голове, Соломон, принимающий почести царицы Савской, наполняли ее восторгом.
Она вместе с Ахабом была против Ильи, вместе с Езехиасом против Исайи.