Старики, покряхтывая, начали подниматься с бревен. Василий Капитонович с наслаждением тяпнул топором по сосновой чурке и пошел к плотине. Походка упрямая, медвежья, ступает носками внутрь, словно в гору взбирается или налегает на что-то невидимое. Должно быть, тяжело грехи-то носить.
10
Отцвела черемуха, пожаловало красное лето. Земля жадно набирала тепло, не успевая остывать короткими светлыми ночами; по высокому небу лениво кочевали табунки легких, как туман, облаков; коровам не было спасения от овода, паслись по лесам и рано прибегали, задрав хвосты, в деревню.
«Грозовое будет лето», — говорили старики, поглядывая к Ильинскому, на дождевую сторону. И верно, поднялась оттуда синяя, с дымчатыми курчинками по краю туча, пригнула ураганным ветром деревья, загрохотала, зашумела ливнем так, что вода в Песоме взмутилась. Гроза полдня не отходила от деревни, только к вечеру скатилась за реку, и долго еще громыхало над сосновыми гривами, сеялся подсвеченный крутой радугой дождь.
В одну неделю налилась густой зеленью рожь, зацвели и поманили медвяным запахом пчел клевера, буйно закустился конский щавель, и травы поспели, окутались фиолетовой пыльцой.
За два-три дня до сенокоса по деревне то тут, то там тюкают молотки: косы клеплют. Всех от мала до велика охватывает знакомое волнение. Оно достигает предела в тот день, когда собираются ехать в луга.
Осип Репей запрягает Карьку и подъезжает к звонку. Бригадир ударяет шкворнем в рельс, который висит на березе. В андрец[3] складывают косы, грабли, вилы, носилки, чурбак с «бабкой». Мальчишки бегают из дома в дом, выполняя последние поручения, бабы суетятся вокруг подводы. У Натальи Корепановой бригадирские заботы.
— Сколько носилок-то взяли? Двое. Мало. Евстолья, захвати носилки! — кричит она.
— У меня треснутые, — ответила Евстолья.
— Ивановна, у тебя, кажись, были? Выручи.
— Ленька, беги к дедушке, скажи, вилы четырехрогие с долгим чёрнем тетя Наташа просит.
Наконец все уложено. Осип убирает в карман табакерку и понукает лошадь. Он едет в объезд по мокрушской дороге, а бабы налегке, только с узелками, идут через мельницу: там лавы. Деревня пустеет, остаются старухи да ребятишки…
Начали с большой пожни. Первой повела покосево Варвара Карпухина — в косьбе никому она не уступит, за день по двадцать пять соток смахивала. Откуда в ней эта неутомимость? Вряд ли кто в Шумилине живет труднее Карпухиных, и на работу Варвара выходит впроголодь. Дома бабка Аграфена с ребятишками, да отцу неможется уж который месяц, о них все забота. Поиссушила ее война: каждая жилка на руках проступает, темное от загара лицо заострилось, голубые глаза поразмыло горючей слезой. На двоих братьев получила похоронки, муж воюет. Стала пугаться, когда почтальон приворачивал к дому.
Со стороны посмотреть, косит Варвара легко, взмахивает часто, и коса будто бы сама подхлестывает траву. Иван едва поспевал за ней, в боку покалывало. Отстанешь — засмеют бабы, они идут позади косой шеренгой. И Настя среди них. Вон пестрит ее синее, белыми цветами платье.
Пожалуй, никакую другую работу не любит так русский человек, как сенокос. Она и под стать его характеру — удалая, размашистая. И не может он косить вполсилы, с прохладцей. Только когда уж усталость валит с ног, признается: «Все! Умотался». Но это ненадолго, потому что земля чудом возвращает ему силы, исцеляет, как в былинах.
«Ж-жих… ж-жих… ж-жих…» — умирают травы. «Дзинь-дзинь-дзинь», — вызванивают косы. У каждого косца на поясе плетеные берестяные «ножны» для бруска или лопатки — Осиповы изделия.
Сам Осип не косит. Распряг Карьку и разбивает длинной палкой покосева. «Молодцы бабы», — думает он, наблюдая слаженную артельную работу: миру все под силу.
Катерина Назарова взвизгнула, бросила косу. Думали, на змею наткнулась.
— Ой, пчелы! — замахала руками.
— Ну, чего ты, чертова кукла, людей удивляешь? — ругнул ее Осип. — Полевые пчелы смирные, не тронут.
Не спеша откинул голыми руками мох и достал соты.
— Танька, на-ка медку, — позвал дочку бригадира, помогавшую ему разбивать траву.
Танька бабочкой перепорхнула через валки, осторожно взяла соты, как дорогой подарок: нечасто достается сладкое.
Если у кого притупилась коса — не беда. Под старой ветлой стоит у Осипа чурбак. Иногда он присаживается к нему, ритмично тюкает молотком по «бабке»: звуки получаются чистые, ненадоедливые.