Юрий Бородкин не стремится к недостижимой в рамках локального, прикованного к двум селеньям, к районному центру повествования. Очень трудно добиться исчерпывающей полноты охвата многих проблем — производственных, социологических, демографических — в таком повествовании. Хотя в неспешное русло его рассказа, особенно во второй книге, включены и непростые заботы секретаря райкома партии Тихонова с «неперспективными» деревнями, и проблемы закрепления молодежи в деревне, и даже… проблемы экологии. Тот же Сергей Карпухин спас от порубки заветную рощу в Заполицах, заявив: «Я здесь живу, меня прежде всего касается. Хорошо, что ли, обкорнают деревню со всех сторон»…
Но действительный центр романа — это прежде всего люди, их судьбы, сложный путь воспитания любви к земле, чувства ответственности перед ней и будущими поколениями. Нить повествования передается то одному, то другому персонажу. И каждый говорит своим языком, несет свое восприятие мира, но развитие повествования, как рост живого организма, отличается удивительной внутренней слитностью. Эта слитность создается единством авторского отношения к изображаемому, стремлением воссоздать не цепочку портретов сельских жителей, земляков или друзей детства, а цельный образ времени, портрет народа, побеждающего в своем пути все трудности.
Последние военные зимы и весны… Предчувствие близкого лета, облегчения — пойдут все же ягоды, грибы, рыба — заставляет и детвору и матерей посветлеть душой, чуть-чуть распрямиться. Но именно весна-то с ее синими тенями на подтаявшем снегу, с обилием света и обнаруживает истощение, усталость всех — и людей, и даже… коров. Сергей Карпухин принес с лесозаготовок младшему брату и сестре долгожданные буханки хлеба, но одну-то из них надо отдать детям Федора Тарантина, «утопившего» случайно свой хлеб в Песоме. И старая корова Лысенка, кормилица Карпухиных, выпущенная на волю, тоже напомнила о возможном голоде: она предстала вдруг в такой старческой немощи, что невольно заскребло на душе. «Стареть стала кормилица: бока ввалились, шерсть клочками, копыта заломило кверху, точно лыжи»…
Скупо, очень сдержанно сказано, но вся мера нужды, нелегкая ноша трудов и забот матери и самого Сергея вырисовываются предельно полно!
События в романе соответственно ритму времени развиваются лихорадочно-торопливо, часто рывками. Лесосплав, делянки в лесу, где пропадают и матери и подростки, где надрываются колхозные лошаденки, и сразу — пестрая череда деревенских дел… Председатель колхоза коммунист Лопатин, увидев в один из весенних дней, что не отремонтированы еще плуги, сам вместе с Сергеем разжигает огонь в горне сельской кузницы, пустовавшей в безмолвной из-за болезни старого кузнеца Якова Ивановича. И вот завздыхали мехи, загудело в полутьме пламя, оранжевые блики света упали на черную воду в чане. Огненное действо кузнечного труда, восторженные глазенки сбежавшейся детворы и окрылившее юношу доверие — все осознал в тот миг Сергей…
А сколько других открытий мира сопровождают весь путь Сергея в романе!
Молотьба цепами на риге, когда горячие, окутанным дымом снопы уложены колосьями в середину, уход Сергея в город по наущению дружка Виктора Морошкина, любовь Тани Крепановой, вернувшая его в деревню, и первый крик сына, будущего продолжателя дел деревенского рода Карпухиных, нравственные тревоги, открытия следуют для Сергея причудливым цветастым хороводом, подгоняя друг друга.
О событиях наших дней, о сложном процессе преображения современного села на индустриальной основе Юрий Бородкин рассказывает — во второй книге романа — с неизменной основательностью, глубоким знанием всех обстоятельств жизни, сложных нравственных драм любви. Он «вникает» в заботы председателя колхоза Ерофеева не как сторонний наблюдатель, а как человек, пользующийся «доверием» и этого героя, и других людей, ведущих борьбу за хлеб, за будущее деревни. Кажется, все облегчает труд того же Ерофеева — колхоз приобрел технику, идет борьба с бездорожьем, он сам и его семья переехали в село. Ноне спит ночами председатель, невольно передавая свои тревоги домашним, жене — учительнице, заставляя и их «болеть» за хлеб, за судьбу молодых:
«В конце августа мешали дожди, а сентябрь выдался исключительно погожий: днем хоть в майке ходи. Еще бы недельки две постояла такая погода. Ночами Ерофееву все казалось, будто дождь шебаршит по крыше, другой раз даже на улицу выходил, чтобы убедиться, что почудилось. Все-таки еще во многом зависим мы от природы: любые самые продуманные расчеты может она поломать. Вот и приходится с беспокойством поглядывать на небо.