Обнимаю и целую тебя, Варя, милых деток и папашу с мамашей.
Андрей».
— Мама, дай я сам почитаю, — попросил Серега и взял письмо из ее рук.
У Верки с Ленькой сияли глазенки. Радость захлестнула Варвару, она обнимала детишек, целовала в чумазые от подгоревшей картошки рожицы, ласково приговаривая:
— Отрадинки вы мои ненаглядные! Жив наш папка, жив!
Откуда-то появилась запыхавшаяся Лапка, заприскакивала около хозяев, почувствовав их настроение.
— Папа теперь самый старший? — спросил Ленька, заглядывая через Серегино плечо в письмо.
— Так тебе и самый! Старший сержант, понял?
— Все равно командир, — настаивал Ленька.
— А мне папа гостинец привезет! — Верка с надеждой посмотрела на мать.
Дочку Варвара любила и жалела больше всех. Большеглазая, худенькая, как былинка, она вызывала в ней трогательное и опасливое чувство, все казалось, сломит ее негаданная болезнь.
— Обязательно привезет, моя милая. — Варвара вытерла концом платка Веркины щеки. — Давайте докопаем скоренько и пойдем писать ответ папке.
Ленька с Веркой принялись проворно, будто наперегонки, подбирать в ведро картошку. Варвара только успевала взворачивать картофельные гнезда вилами. Словно ободряя ее, проглянуло в просвет между тучами солнышко. Она и в самом деле готова была претерпеть любую нужду, лишь бы поскорей кончалась война и возвращался Андрей.
Как пришли домой, Варвара достала из сундука мужнин костюм, велела Сереге примерить его. По длине он оказался в самую стать, только широковат был в плечах. Серега чувствовал себя в нем непривычно. Все восхищенно смотрели на него. Бабка Аграфена поперебирала скрюченными пальцами темно-синее сукно, одобрительно причмокнула:
— Хорош матерьял — сносу не будет. В этаком костюме хоть свататься поезжай.
Варвара писала письмо, и было ей любо видеть возмужавшего, нарядного сына, даже сама изба казалась праздничной. Она рассказывала мужу о деревенских новостях, о своем житье, но никогда не жаловалась ему. Долго будет идти это письмо, может быть, уже в Германии дойдет оно до Андрея и согреет его теплом родных сердец.
Серега написал отцу на отдельном листке. И Ленька вдруг захотел добавить несколько слов. Попыхтел, мучительно ероша светло-русые волосы, вывел в конце страницы: «Папа, привези мне наган». Листок тотчас свернул вчетверо, чтобы просьба осталась тайной.
15
Уборочную еще не закончили, картошку копали, и овес стоял нескошенный. Макаров жил у Голубихи. Наскучили ему длинные осенние вечера в безмолвном бабкином доме.
Сегодня, когда он, обойдя все три бригады, сидел в правлении, позвонил Коротков, первый секретарь райкома:
— Алло! Что за безобразие? Алло! Макаров! Приветствую! Лопатина нет? Как с вывозкой зерна? — густо хрипело в трубке. — Передай Лопатину, чтобы пошевеливался. Понятно? Видел я тут ваши три подводы — ведь курам на смех! Надо организовать подвод шесть как минимум. Красным обозом, с лозунгами, с настроением! Вот так! А сам выезжай сюда, дело есть. В «Красный восход» пошлем другого.
— Какое дело, Алексей Кузьмич? — поинтересовался Макаров.
— Это не телефонный разговор, приедешь — узнаешь. Жму руку. Постой! Сводку не забудь захватить, опять Лопатин дольше всех мудрит.
Коротков представлялся Макарову комдивом, находящимся на командном пункте. Его редко видят солдаты, но команды постоянно доходят до них. Манера разговора была у него грубая, со всеми на «ты», любил сыпать вопросами, не дожидаясь на них разъяснений, потому что считаться с мнением других не привык. Откуда в нем бралась такая твердая уверенность в правоте своих решений? Но, диктуя их, он принимал на себя и ответственность.