– Тебе здесь никто не помешает, – сказал Норах, открыв тяжёлую дверь. Та заскрипела противным писком, длинным протяжным зевком – и нехотя впустила.
Ребекка зашла в пустую комнату; от каменных стен пахло столетней сыростью, тёмный потолок без единой лампы. Человек, с которым она пришла, так и стоял в дверях.
– Ты сказала, что хочешь побыть одна, – сказал он, – я правильно понял тебя?
– Да, – Ребекка кивнула.
– Это отличное место, – он оглядел комнату.
– Только ничего не видно.
– Что именно ты хочешь увидеть?
– Небо, может быть…
– Небо? – Норах подошёл к окну и отдёрнул тёмное полотно. Через потрескавшиеся стёкла старого окна множеством мелких звёзд играло небо.
– Спасибо, – тихо сказала Ребекка.
– Знаешь, говорят, в полночь звёзды светят особенно ярко – и особенно здесь, на этом острове. – Норах посмотрел на неё. – Думаю, тебе стоит дождаться полуночи.
– Хорошо, – сказала она, по-прежнему не поднимая глаз.
– Знаешь, Ребекка, почему люди из года в год совершают одни и те же ошибки?
– Нет.
– Они забывают, что уже совершали их. Как и ты забываешь всё, каждый свой день. – Он подошёл к ней и поправил кудрявые локоны на её висках. – Они забывают всё, Ребекка. Им кажется, они помнят, но все их воспоминания – лишь плод их фантазии; они ложны, как и сам человек.
– Я не могу забыть только один день…
Норах приставил палец к её губам.
– Знаешь, чем хороша наша память?
Ребекка молчала.
– Она бестелесна. Её невозможно убить. Нам только кажется, что она внутри нас, но это мы внутри её. Мир представлений – отдельный мир. Сначала мы строим его, и пока мы его строим, он молчит, выжидая, когда мы поставим последний кирпичик, создадим последнего человека из тех, кого не можем забыть, когда мы воскресим мёртвых и убьём живых, когда посадим последнее дерево… Ты же помнишь деревья в том лесу? Ты, наверное, заглянула за каждое, не так ли, Ребекка?
Она кивнула.
– Каждое дерево в нём посадила ты. И теперь уже не ты управляешь тем миром, это он управляет тобой. Твоим телом, твоими мыслями, твоим страхом. Ты и правда думаешь, что сможешь сбежать? Вот так?
Ребекка молчала.
– Каждый из нас – раб своего страха, девочка, каждый страх создан своим рабом.
Норах пошёл к двери; звук каблуков его тёмных заострённых туфель эхом отбивался от стен.
– Сделай одолжение, – он остановился в дверях, – помаши мне рукой.
– Подождите, – окликнула его Ребекка, когда тот уже вышел. – Вы знаете, что я хочу сделать?
– Разве ты не просила об этом вчера? Разве ты не просишь об этом каждый свой день?
– Значит, вы не остановите меня?
– Это не в моей власти. – И, улыбнувшись, Норах ушёл.
Ребекка слышала, как удалялись его шаги, как они спускались по лестнице всё дальше и дальше, а вскоре исчезли совсем.
Какое хорошее место, думала Ребекка. Ей казалось, что можно и по-другому, не выходя из своей комнаты, но там ей могли помешать – мать и Фабьен жили в соседних. И хоть им не было до неё никакого дела, они могли случайно зайти к ней. Но здесь, здесь она была в безопасности от всех, кроме себя самой.
Ребекка оглядела промозглые стены, провела дрожащими пальцами по прохладным камням, вдохнула могильную сырость. Наверное, так и пахнет смерть, решила она, сыростью и холодом.
«Лишь бы никто не хватился меня, – думала Ребекка, – лишь бы никто не помешал…»
Фабьен Лоран протяжно храпел в измятой, взмокшей от пота постели. Каждый раз, пытаясь заснуть, он перекатывал своё грузное тело с боку на бок, со спины на живот, издавая свистящие звуки, вырывающиеся из мясистых ноздрей.
Ирен искоса наблюдала за ёрзающим мужем, ожидая, пока тот заснёт. В другой день она пошла бы к Ребекке за берушами или вовсе осталась бы у неё. Но не сегодня. Сегодня у неё были другие планы, как и неделю назад, – но тогда всё пошло наперекосяк. Тогда она попросила у доктора, у этого психа, дать ей снотворного; он высыпал ей в руку почти всё, что у него было. Ирен растворила десять таблеток в молоке и принесла Фабьену, тот выпил – и ничего. Ничего не случилось. Его даже не перекосило во сне, ему даже не было плохо. Ни боли, ни ужаса. Ни радости, ни отмщения – ничего не испытала Ирен. Он встал как ни в чём не бывало, пошаркал своими тапками в ванную комнату, прочистил забитые пазухи и вернулся назад. Пока Ирен слушала, как Фабьен харкал, вытряхивая из себя всю засохшую слизь, она сама чуть не умерла от злости. Ещё немного, и все оставшиеся таблетки она выпила бы сама. Но решила переждать, решила придумать другой план, найти иной способ. Вполне возможно, у этого спятившего докторишки и таблетки-то были просроченные. И Ирен придумала; она решила всё сделать сама. И вот теперь, когда храп её мужа заглушал все остальные звуки в их спальне, мадам Лоран медленно подошла к кровати, взяла большую подушку, сжала её обеими руками и опустила на лицо мужа.