В который раз цепенел он весь и стоял, придавленный чужим и страшным. Даже день тогда делался черным. Они жались друг к другу у школьного забора и смотрели на другую сторону улицы.
— Каргызьё, мать твою душу!..
Тимофей Ильич из углового дома торговал мясом. На широком — во весь квартал — дворе стояли загоны, сараи, высокая скирда сена. Открывались крепкие деревянные ворота, и было видно, как два работника разделывают под навесом темно-лиловые туши. Базарные мясники к утру увозили их в крытых рогожей повозках. И каждую неделю после конного базара на улице начинался крик. Пригнавшие овец казахи требовали деньги, а Тимофей Ильич стоял, оглаживая седеющую бороду, и говорил негромко, рассудительно, как и сейчас:
— Что ж ты, мил купец, кричишь, ежели сам нарядился по полтинничку. Вот и люди слышали. Так я говорю, Федор?
— Да уж точно, чего там, — подтверждал долговязый, с переломленным носом работник, хмуро поглядывая на старого казаха в лисьем малахае. Тот держал перед собой в горсти деньги, и горестное недоумение было в его глазах.
— Рубыль, говорил… Рубыль! — тонко закричал молодой, повязанный красным платком джигит, подскакивая к Тимофею Ильичу и махая руками.
— А то уж невежество — промеж старшими лезть. Рубель, говорил я, за пару. А за одну овчишку как раз и выходит полтинник. Все по закону.
— Рубыль, говорил… Назад овца давай!
Джигит бросился в ворота, к загону, где стояло с полсотни пригнанных ими овец. Долговязый Федор подбил его ногой, и джигит упал на землю. Работник приподнял его длинной рукой за пояс, лениво ударил кулаком в зубы. Кровь текла из разбитого рта и носа у джигита, а старик все стоял, держа в дрожащих руках деньги.
Соседи от других дворов молча наблюдали за этим. От угла неспешно, придерживая шашку, шел городовой.
— Что здесь за шум? — спросил он.
— Да вот азиатцы разбойничают, Семен Иваныч. Кажный раз это с ними, — принялся объяснять Тимофей Ильич. — По дикости своей счета правильного не понимают. Вырядятся, а потом назад товар желают возвернуть. Не по закону это. Нонче базар кончился, на неделе ничего уж не купишь. Прямой убыток мне получается.
Городовой посмотрел на старика, на джигита и закричал:
— Давай, очищай… Нечего тут!
Старик начал испуганно отходить, позвал джигита. И тут быстрым шагом подошел господин Дыньков. Никто не видел, как вышел он из школьных ворот.
— Сколько овец было у тебя, аксакал? — спросил господин Дыньков по-казахски у старика.
— Пятьдесят четыре, — тихо сказал старик. — Семь дней от Сарыкума гнали. На свадьбу деньги. Вот ему на свадьбу.
— Покажи, что тебе за овец дали?
Старик доверчиво протянул раскрытую горсть. Господин Дыньков взял, пересчитал деньги, повернулся к Тимофею Ильичу:
— Что ж ты, православный, людей варяжишь?
— Так они, ваше высокоблагородие, сами, по-доброму. Вот Федора спросите. А Арсений Егорыч был при том. Я всегда по совести, при свидетелях…
— Да самые вороватые и есть они, каргызьё! — Работник Федор стоял, расставив ноги в собранных гармошкой сапогах, на лице играла усмешка. Все боялись его в квартале и на других улицах. Бил он всех в драках, и говорили, от удара его бык падает. Господин Дыньков даже не посмотрел на него.
— Почему от большой отары овец не покупаешь, Толкунов?
— На что мне она, большая? Сотняшку-другую овечек на неделю, и в достаток по моим делам. Мы люди маленькие.
— По-волчьи делаешь, Тимофей Ильич. На большое клыков не хватает. Слабых прирезываешь, у кого защиты не имеется.
— Дело торговое, — спокойно возразил Тимофей Ильич. — Все по закону, по человечеству.
— Ну, вот что, любезный. Чтобы не было худого разговора, плати как рядился!
— Да так и рядились, по полтиннику. — Работник Федор, имевший свой интерес в деле, угрожающе шагнул вперед. — Ты не того, твое благородие. Учить надо каргызню, а не то, чтобы…
И вдруг маленький господин Дыньков легко подскочил вверх, белый кулак мелькнул в воздухе. Работник зашатался, стал отступать, неровно размахивая руками, пока не сел спиной под ворота. Голова его моталась из стороны в сторону, он что-то мычал, открывая и закрывая рот.
— Если убыточно платить, Тимофей Ильич, значит, овец надлежит вернуть. — Господин Дыньков говорил, как будто ничего не произошло. — Вот они, твои полтинники, в полном счете.
Тимофей Ильич посмотрел на деньги, покосился на сидящего под воротами работника: