Аббат склонил в полупоклоне свое тощее тело, не зная, как принять слова всесильного правителя Франции: как насмешку или как одобрение.
Кардинал пришел к нему на помощь:
- Что ж, его величеству королю приходится терпеть Бастилию у себя под носом, давая тем пример таким верноподданным, как аббат Гранже. Очевидно, настоятель опекаемого королевой Анной коллежа нуждается в своем актовом зале равно и в украшении и в укрощении.
Довольный найденной игрой слов, кардинал опустился в кресло, после чего с ним рядом занял место епископ, а настоятель коллежа сел за стол напротив, у которого экзаменаторы-воспитатели не решались сесть на стулья до того, как его высокопреосвященство епископ и его преподобие господин аббат займут свои места.
Теперь по одному стали входить воспитанники, сыновья герцогов, маркизов, графов, баронов и других дворян, удостоенных принятия их отпрысков в столь знаменитый коллеж.
Воспитанники отвечали экзаменаторам, которые очень ловко ставили свои вопросы, чтобы получить нужный, достойно звучащий для гостей ответ.
Аббат Гранже задал вопрос юному герцогу Анжуйскому, надменно поглядывающему на окружающих, топорща свой пушок на верхней губе:
- Не в Вифлееме ли родился господь наш Иисус Христос?
- В Вифлееме, ваше преподобие, - решительно ответил юноша.
- Не у святого ли Петра хранятся ключи от рая? - снова спросил аббат Гранже.
- У святого Петра, отец мой, наместником которого на святом престоле остался папа римский!
- Глубоки твои знания, сын мой! Коллеж де Бове будет гордиться таким выпускником.
Затем последовало несколько подобных же вопросов на латинском и греческом языках, на которые выпускник ответил с таким ужасным произношением, что кардинал Ришелье поморщился.
Аббат Гранже поторопился пригласить следующего выпускника.
Так, сменяя один другого, юноши демонстрировали перед гостями познания, обретенные в коллеже.
Наконец дошла очередь до последнего экзаменующегося.
Наступила заминка. Все насторожились, кардинал Ришелье посмотрел на дверь, которая слишком долго не открывалась.
И вот в ней показался безобразно разрисованный дикарь в испанской одежде, ведущий за руку юношу с уродливым лицом, которого и втолкнул в дверь кирпичной клетушки. Закрыв ее снаружи на засов, он встал рядом, скрестив руки на груди.
Знатные гости зашептались, смотря на кардинала, который ничем не проявил своего отношения к происходящему.
Аббат Гранже возвестил, что сейчас будет экзаменоваться провинившийся ученик - Савиньон Сирано де Бержерак, еще не освобожденный из карцера, а потому подвергаемый экзамену через зарешеченное окно.
Кардинал чуть оживился, епископ нахмурился, не скрывая своего недовольства, поскольку Савиньон был стипендиатом по его ходатайству.
- Что ты знаешь, Сирано де Бержерак, о древе добра и зла? - задал свой вопрос аббат Гранже.
- Оно было, ваше преподобие, и древом познания, росшим в раю, а потому, вкушая плоды познания во вверенном вам коллеже, я ощущаю здесь райские кущи, находясь даже в карцере.
Знатные гости зашушукались, аббат Гранже закусил тонкие губы, кардинал заинтересовался.
- Кто же из патриархов наших и как именно был взят живым на небо? снова спросил аббат Гранже.
- Енох ловил рыбу на берегу Иордана, отец мой, поддерживая тем свое праведное существование, и увидел плывущее по течению яблоко. Предположив, что оно упало с райского дерева познания, он съел плод и сразу узнал, где находится рай и как попасть в него, что он и сделал немедля, поскольку, как я сказал, всегда вел праведную жизнь и, кроме рыб, никого не обижал.
- Довольно, - раздраженно остановил Сирано аббат Гранже. - Кого ты знаешь еще?
- Еще пророк Илия, отец мой, который, обретая знания, понимал, что чем больше он узнает, тем меньше знает, ибо любые знания ничтожны по сравнению с истинной мудростью. И тогда во сне к нему явился ангел и научил, как подняться на небо в железной колеснице с помощью подбрасываемого магнита, который подтянет его железный экипаж. Пророк должен был снова и снова подбросить магнит, заставив тем притянутый экипаж подпрыгивать выше и выше*. Так он достиг неба, и, надо думать, потому, что ангелы являются во сне лишь праведникам и меня, грешного, пока не посещали, - смиренно закончил Сирано.
_______________
* Эту полную озорства и сарказма мысль, предвосхитив на сотни
лет знаменитое вранье "барона Мюнхгаузена", якобы вытащившего себя за
волосы вместе с конем из болота, Сирано де Бержерак использовал
впоследствии в своем философском памфлете "Иной мир, или Государства
и империи Луны". При жизни он лишь читал его близким друзьям. Издан
же его трактат был после его смерти стараниями друга детства Николая
Лебре, выдержав множество изданий в течение трехсот лет. (Примеч.
авт.)
Знатные гости переглянулись, ничего не поняв, ибо понимание основ физики они считали ниже своего достоинства, а чудесный подъем колесницы Илии-пророка отнесли к тем знаниям, которые приобретались в коллеже.
Аббат Гранже растерялся, не находя, как реагировать на столь вольные толкования вознесения Илии-пророка на небо, высказанные в присутствии его высокопреосвященства, который может иметь по этому поводу свое мнение. В другой раз аббат за такие вольности засадил бы воспитанника в карцер, но Сирано уже сидел в нем. Пришлось аббату Гранже для сохранения достоинства важно произнести:
- Боюсь, сын мой Бержерак, что твои не вполне ясные толкования не восприняты нашими почтенными гостями, хотя в вознесении Илии-пророка в колеснице на небо никто не сомневается. Однако рассуждения о магните...
- О, это очень просто показать, ваше преподобие господин аббат, если бы вы только разрешили мне воспроизвести гром колесницы и он не обеспокоил бы его высокопреосвященство и остальных сиятельных гостей.
Кардинал Ришелье кивнул в знак того, что он разрешает Сирано дать объяснение, пусть и в сопровождении шума.
И тут случилось невероятное: на глазах у изумленных гостей, к ужасу почтенного аббата Гранже и воспитателей, кирпичная стена наскоро построенной клетушки с грохотом рухнула. Никто не мог заметить, как Сирано, подпрыгнув, ударил изнутри в нее ногами с удесятеренной по методу носолобых Сынов Солнца силой. Через образовавшийся проем он спокойно шагнул в зал, поднял один из кирпичей развалившейся стенки и как ни в чем не бывало продолжал: