- Несомненно, ваше величество, если вы согласитесь дать большую аудиенцию в присутствии всего двора и всех иностранных послов посланцу самого святейшего папы Урбана VIII.
- Вот как? С чем же папа прислал его к нам?
- Он привез важнейшее письмо. Будучи сам пожизненным узником, еще тридцать лет назад готовившим восстание против испанской короны...
- Опять Испания? Она уже надоела мне. Война с ней ваше дело, кардинал, на то вы и генералиссимус.
- Но речь идет не просто об Испании, ваше величество, а о признании в вашем лице первого из всех католических королей.
- Вот как? Кто нас признал таковым?
- Сам святейший папа Урбан VIII, освободив вдохновителя антииспанского заговора и прислав его со своим личным посланием во Францию.
- Сколько же просидел в темнице этот гонец?
- Около тридцати лет, ваше величество. И перенес из-за испанцев необыкновенные мучения. Это святой монах Кампанелла.
- Никогда не слыхал. Но папе виднее. Если он его освободил в пику испанскому королю, хоть тот и родственник нашей супруги Анны Австрийской, все равно это нам приятно.
- Ради лишь этого чувства, ваше величество, я рекомендую вам дать этому гонцу святейшего папы большую аудиенцию.
- А это не задержит моей охоты?
- Что вы, обо всем позабочусь я сам, во дворец будут приглашены все вассалы, и преданные, и строптивые, даже пользующиеся дарованными им шляпными привилегиями на приемах.
- Вам непременно нужно, чтобы кто-то остался при мне с необнаженной головой?
- Ваше величество, я просто хочу поставить их в самое для них затруднительное положение.
- Как это вы сделаете?
- Об этом я могу лишь шепнуть вам на ухо, - сказал Ришелье. Оглянувшись, он подошел к королю и произнес шепотом несколько слов, потом добавил уже громко: - А что им останется после этого делать?
Людовик XIII расхохотался:
- Вы неоценимый человек, кардинал! Я не знаю, чем вас наградить за такую выдумку. Эвоэ! Виват! Хорошо, готовьте торжественную аудиенцию. Посмотрим на этого бедного монаха. Вот удивится-то! Да и не он один! - И король опять захохотал.
Ришелье был доволен. Все оборачивалось так, как он хотел.
Он даже без своей обычной осуждающей улыбки наблюдал в окно, как со двора выехала кавалькада королевской охоты с сокольничими, держащими на кожаных перчатках с крагами хищных птиц с колпачками на головах.
Король тоже надел такую перчатку, и ему передали самого крупного и ловкого из соколов.
В назначенный Ришелье день, когда Мазарини должен был привезти Кампанеллу в Лувр, во дворце собирались даже издалека приехавшие вассалы, не говоря уже о придворной знати, обретавшейся в Париже.
Приемный зал наполнился роскошно одетыми вельможами и прекрасными дамами в самых модных туалетах со сверкающими драгоценностями, а перья на мужских шляпах соперничали с ними в пышности и яркости.
По условию приема все были в шляпах. Очевидно, это связывалось с какой-то особенной торжественностью великосветского сборища, устроенного кардиналом с согласия короля.
Королева в сопровождении приближенных к ней дам, опять же по предусмотренному кардиналом ритуалу, вышла раньше супруга и сразу осветила своей необыкновенной красотой, оттененной простотой и изяществом наряда, весь зал.
Вельможи зашушукались, приветствуя королеву сниманием шляп.
Наконец наступила торжественная минута, ждали выхода короля. Но он задерживался, ибо не было сигнала о приближении кареты с Мазарини и римским гостем.
Мазарини сидел в карете рядом с Кампанеллой и вел с ним многозначительную беседу:
- Отец Фома! Великий кардинал Ришелье предоставил вам убежище во Франции в надежде, что вы ему ответите признательностью и послушанием.
- Признательность моя исходит от сердца, монсиньор, но что вы имеете в виду под послушанием?
- Мне кажется, что не все ваши произведения восхищают его высокопреосвященство господина кардинала Ришелье. Быть может, в последующих своих сочинениях, которые вы напишете здесь на свободе, не зная забот и трудностей существования, вы разъясните некоторые положения, высказанные вами в трактате о "Городе Солнца"?
- Что там требует разъяснения на ваш взгляд, синьор Мазарини?
- Его светлость, как высший блюститель нравов, обеспокоен толкованием предложенной вами "общности" жен в вашем Городе.
- Ах, боже мой! Конечно, в том моя вина! Неверно толковать употребленное мной слово "общность" как использование одной жены несколькими мужчинами. Это вульгаризация, монсиньор! Я лишь предоставляю свободу выбора в равной степени и мужчинам и женщинам, а вовсе не узакониваю распущенность. Напротив, нравы должны быть строгими, но в то же время не исходить из вечного "права собственности" супругов друг на друга, освященного церковью.
- Вы восстаете против брака, начало которому господь положил еще с Адама и Евы.
- Если вы обращаетесь к священному писанию, то можете вспомнить, что господь допустил после гибели Содома и Гоморры, чтобы род человеческий был продлен с помощью дочерей, а не жены спасенного Лота, превращенной в соляной столб. Как известно, они, подпоив отца, поочередно соблазняли его, чтобы понести от него и не дать человеческому роду прекратиться.
- Ну знаете, отец Фома, на вашем месте я не приводил бы таких примеров, - возмутился Мазарини.
- Но разве не более цинично восприятие "общности", то есть "не принадлежности" жен, как призыва к распутству? Очевидно, нужно какое-то другое слово, которое исключило бы всякое иное толкование, кроме истинного.
- Вам предоставится возможность найти любые слова, чтобы разъяснить, что в Городе Солнца вы имеете в виду отнюдь не общность всего имущества, что противоречит всем законам - и человеческим и божеским.
- Общность имущества (здесь не надо искать другого слова!) должна быть полной, монсиньор. Беда, если дом или конь, поле, колесница или лодка могут принадлежать одному, а не другому, зарождая в нем зависть. Не должно существовать понятий: "это твое", "это мое"! Человеку может принадлежать только то, что на нем в условиях природы. Иначе зародыши "зла собственности" расцветут бесправием и тягой к преступности, к нищете и богатству, к праздности и страданиям и сведут на нет преимущества жизни в подлинно свободном от всех зол обществе.