- Мне трудно переубедить вас, отец Фома. Но я хотел бы предупредить вас, что не эти обреченные мечты, а заслуги противоборца испанской тирании вывели вас из темницы и вводят сейчас в королевский дворец Франции.
- Вы огорчаете меня, синьор Мазарини. Я надеялся, что монсиньор Ришелье разделяет мои убеждения, если просил папу о моем освобождении.
- Вы глубоко заблуждаетесь, отец Фома. Кардинал Ришелье не обращался к святейшему папе с такой просьбой. Папа Урбан VIII освободил вас по своей великой милости, из сострадания. Что же касается молодого человека, защищавшего вас, то он был прислан в Рим, поскольку кардинал Ришелье предвидел ваше освобождение. И если вам будут оказаны какие-либо знаки внимания, то отнесите их не к своим необузданным мечтам, а только лично к себе.
- Мудрейший синьор Мазарини, я должен признаться вам, что эти мечтания и составляют мою сущность. По крайней мере, так понимает меня господин Сирано де Бержерак, которого монсиньор Ришелье нашел нужным прислать за мной.
- Ничего не значащее совпадение. Этот молодой человек известен в Париже как крайне необразованный и тупой буян. Он мог вам наговорить немало глупостей, забывая, что он только солдат со шпагой, не больше.
- Как странно, - заметил Кампанелла. - Он произвел на меня иное впечатление.
- Первое впечатление всегда обманчиво, отец Фома.
- Я привык думать наоборот, монсиньор.
- Вам придется отказаться от многих своих былых привычек.
- Но, обретя теперь свободу в вашей прекрасной стране...
- Мы с вами земляки, синьор Кампанелла. Эта страна действительно прекрасна, если к ней должным образом относиться.
- Я хочу лишь воспользоваться ее гостеприимством, чтобы издать свое собрание сочинений.
Мазарини пожал плечами и загадочно произнес:
- Сколько успеете, отец Фома. Долгой вам жизни на свободе*.
_______________
* Прожив свои последние годы во Франции, Кампанелла успел издать
лишь первые тома своего задуманного собрания сочинений. (Примеч.
авт.)
Карета въезжала в Лувр.
Мечта господина Абеля де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерака неожиданно осуществилась. Его в убогой квартирке на окраине Парижа нашел посланец Мазарини и пригласил присутствовать "в шляпе" (как было сказано в письменном приглашении) на большой аудиенции в Лувре. (Оказывается, Ришелье наперечет знал тех, кому дарована безумным королем "английская привилегия"!)
Это вызвало необычайное оживление в доме господина Абеля. Он пошел на немалые траты, чтобы приобрести (из основного капитала!) нарядную одежду, особо крикливую шляпу с перьями, вызвать портных, которые сбивались с ног, прилаживая новые камзол с шитьем и кружевные панталоны на грузную фигуру бывшего "владетельного сеньора". Его багровое, квадратное лицо было оживлено, и бедная Мадлен, а также дети, старший сын и дочь, издергались из-за капризов господина Абеля за эти предшествующие его "восшествию в Лувр" дни.
Конечно, понадобилась и стоившая уйму денег шпага, которую "королевский писец", пожалуй, впервые в жизни взял в руки.
В таком виде, провожаемый всей семьей, и отправился он (для экономии) пешком через весь город в Лувр, делая вид, что он прогуливается.
Конечно, в числе приглашенных туда на торжественный акт большой аудиенции были граф и графиня де Ла Морлиер и состоящий при них маркиз де Шампань.
Предок мужа графини Мишеля де Ла Морлиер получил в тяжелое для Франции время по прихоти угодного англичанам безумного короля Карла VI право не снимать шляпы перед французским королем в знак заслуг перед английской короной.
Сам Мазарини письменно от имени кардинала Ришелье напомнил графу о возможности показать перед всеми себя как особо привилегированного по сравнению с другими дворянами, и потому он был сегодня особенно напыщен и чем-то напоминал индейского петуха из числа тех, которые недавно появились во Франции, вывезенные из заморских колоний в Америке.
Был он тучен до невозможности и по сравнению с маркизом де Шампань казался горой рядом с мышью. При его завидном росте шляпа, украшенная отборными перьями, возвышалась над всеми. И головные уборы других вельмож, обладающих подобной же "шляпной привилегией", тонули в толпе. Их и не было видно.
- Ну, мадам, - шептал маркиз де Шампань, - сегодня и на вас, а следовательно, и на меня падет сияющая тень не снятой перед королем шляпы вашего достойного супруга.
- Ах, маркиз, я умираю от любопытства, чем все это вызвано?
- Ах боже! Это уже известно всему Парижу, я был в двух или трех салонах, где об этом только и говорят.
- Что же там говорят, почему вы молчите?
- Я не могу молчать, графиня, я никогда не молчу, в этом моя особенность, мой дар и мое несчастье, если хотите!
- Я хочу, чтобы вы не молчали. Именно этого хочу.
- Извольте. Весь парижский свет говорит о причуде его высокопреосвященства, который представит королю человека, желающего отменить браки и сделать всех дам доступными любым мужчинам.
- Боже, какой ужас! - воскликнула графиня. - Впрочем, в этом что-то есть.
- Конечно, есть, графиня, все с вожделением ждут такого указа короля. Однако общими должны стать и дворцы, и сундуки с золотом, земли и замки словом, все, чем вы обладаете, как никто другой.
- Я обладаю и еще кое-чем.
- Это останется при вас, а вот имущество...
- Ах оставьте, маркиз! Я могла бы еще подумать, чтобы стать "общей" для избранных, но не нищей же!..
- Предвижу смуту, сударыня.
- Неужели король примет подобного смутьяна?
- Примет и, как видите, у всех на глазах.
- Мне кажется, я потеряю сознание.
- Я поддержу вас, положитесь на меня.
- Мне уже душно, где мой веер?
- Он у вас в руке, мадам. А я - рядом.
И тут открылись парадные двери зала, в них показался торжественный церемониймейстер двора с посохом, увенчанным тремя лилиями.
- Его величество король Людовик XIII, - громогласно провозгласил он.
В нарядной шляпе, украшенной перьями, вошел король обычной своей порывистой походкой, вытянув вперед шею.
И как по мановению незримой силы множество шляп первых вельмож Франции, даже приехавших к этому дню издалека, взвились вверх и опустились к самым ногам, чтобы проделать замысловатые, заимствованные, кстати сказать, у испанцев движения.