— С того раза, как пала корова Куношей, больше ни одна скотина не подохла. А у них опять телка квелая, и хвост и уши повисли.
— А наши-то как?
— Наши ничего. Криворогая яловка, поди, вскорости отелится.
Услышав такую новость, мать Пишты, суетливо хлопотавшая по хозяйству, прямо замерла от радостной неожиданности.
— Вот только эта засуха… и что за напасть, — горестно вздохнула она.
— Что делать станем, ежели стадо по дворам распустят? Не иначе придется скормить скотине соломенную крышу.
— И что там мирской старшина волынку тянет! Который год канителится с этим Харангошским лугом? Небось для себя словчить хочет — на это он мастак. А ведь выгон весь до последней пяди испокон веку мирской…
— И в старину, и в мое время… барская скотина, хоть на духу скажу, там не паслась… — пробормотал старик.
— А верно, что болото с омутом под осушение отвели? — полюбопытствовал Пишта.
— Что-то не слыхать.
— Чейтейские мужики про то толкуют.
Все замолчали, опасаясь, как бы разговор этот не навлек беды. Первым нарушил тишину дед. Он принялся рассказывать какую-то историю. Но вряд ли кто слушал его болтовню. Он уже столько раз пересказывал эту легенду, что даже по движению его губ можно было догадаться, о чем идет речь. В стародавние времена целое стадо вместе с пастухами утонуло однажды в омуте. Случилось это под вечер, когда уже готовились к ночлегу. Вдруг слышат, раздается звон колокола со дна того самого заколдованного колодца, что на дне омута. Звонил колокол прямо на диво, и, зачарованные его чудесным перезвоном, пастухи и скотина всем скопом очертя голову кинулись в омут. И все до единого нашли там погибель…
Старик увлеченно и замысловато рассказывал и пересказывал эту историю со всеми подробностями, перемежая речь своими собственными присказками и прибаутками. И поскольку никто его не одергивал, говорил все громче и громче и настолько разошелся, что стал присочинять разные небылицы, добавлять новые подробности. В его голосе чувствовалось лукавство, он как бы заманивал слушателей: ну-ка, мол, следуйте за мной, коли вы такие смелые, а я-то в своей стихии: ведь что ни говори, а всякие там привидения, духи, добрые, злые, лешие, водяные — в общем, всякая нечистая сила — мои старые знакомые… я с ними запанибрата. Попробуйте теперь окрыситься на старика, вряд ли хватит у вас смелости!.. С этакой неподражаемой самоуверенностью он мог идти на любой риск, бродить по дебрям бескрайнего царства камышовых зарослей, где подстерегали пришельца трясина и неведомые омуты.
Сумеречная полутьма сеней вдруг наполнилась какими-то причудливыми клубами не то пыли, не то пара. Точно так же поздней осенью или зимой клубится над очагом холодный воздух, когда порывистый ветер со свистом задувает в дымоходное отверстие. Пиште всегда было очень по душе настроение, которое навевали на него предания старины. Еще в детские годы он, слушая захватывающие рассказы взрослых о разных загадочных, полных таинственности историях, засиживался до поздней ночи. И когда стал взрослым, романтика этих удивительных историй продолжала увлекать его по-прежнему. Но на этот раз ему было не до того, чтобы предаваться мечтательному настроению, щемило сердце. Хотя это было не болезненное, а, скорее, сладостное ощущение, как бы напоминание — мол, ступай, пора…
«Вот-вот начнется благовест, а там…»
Дом мирского старшины находился всего в каких-нибудь четырехстах метрах от отчего, но даже этот короткий путь Пишта не захотел пройти пешком. С видом лихого наездника он красовался верхом на коне в чистых отглаженных штанах, в нарядном доломане с медными пуговицами, из-под которого виднелась свежестиранная рубаха с широкими рукавами. Утренней прохлады как не бывало. Солнце палило нещадно, но воскресный, праздничный день выманивал людей из домов. Крестьянские дворы, куда он заглядывал поверх плетней, уже заметно оживились. В одном из них девушка брала воду из колодца. Она так низко перегнулась через колодезный сруб, что из-под поднявшейся выше колен юбки стали видны полные белые ноги. Пишта невольно задержал взгляд на этой соблазнительной картине, чувствуя, как по всему телу его разлилась горячая волна, но, вот уже овладев собой, он отвернулся в сторону, будто кто-то его пристыдил. На пороге дома Бако сидел старик. Пишта с ним поздоровался, старик спросил:
— Как там скотина, сынок? Держится?
— Неважно, дядюшка Михай, слабая стала.
Его окликали со всех сторон, засыпали вопросами. Все больше и больше людей выходило на улицу, им не терпелось услышать, что он, Пишта, скажет. Его грудь распирала радость, горделивое чувство внутреннего удовлетворения, что он нужен людям. Пишта Балог чего-нибудь да стоит, он отнюдь не последний человек не только в степи, но и на селе.