Напевая, он покачивал головой, тихонько шлепая в такт босыми ногами по глиняному полу. Его напев постепенно подхватывали все новые голоса, и вот уже все дружно пели, покачивая головами и отбивая такт босыми ногами. Босые ноги с закатанными до колен штанинами притопывали под столом, словно сами по себе, без своих владельцев пустились в пляс, а увенчанные бараньими шапками головы покачивались над столом из стороны в сторону, словно не одобряли, даже осуждали шалости ног.
Внезапно дверь распахнулась, и в корчму ввалилась шумная ватага деревенских парней. Впереди всех Мишка Хедеши, младший сын мирского старшины, рослый детина.
— Эй, дядюшка Исаак! — воскликнул парень. — Пусть вас, израильтян, бог покарает! Уж не в конюшне ли нам место отведено? А может, и вино в поилку напущено?
— Хватит здесь места, хватит всем. — Испуганный старик вышел из своего закутка и стал было поспешно сдвигать столы, выстроившиеся вдоль стены. Парни стояли посреди корчмы и вызывающе озирались вокруг. Их воинственный вид не предвещал ничего хорошего. Однако землекопы делали вид, будто не замечают шумную ватагу. Ни один мускул не дрогнул на их обветренных, опаленных солнцем лицах. Они продолжали пить вино и напевать, отбивая босыми ногами такт, ни быстрее, ни медленнее, ни громче, ни тише.
Деревенские парни в два счета сдвинули столы на козлах и уселись вокруг них. Старый Исаак, втянув голову в плечи, бросился за стойку поскорее принести вина. Мишка Хедеши, усевшись напротив землекопов, с такой силой швырнул на стол свою дубинку, что столешница едва не треснула. Только один Мишка выложил свою дубинку на стол, давая понять сидящим вдоль противоположной стены землекопам, что вожак — он и только с ним следует иметь дело всякому, у кого таковое окажется. А землекопы продолжали вести себя так, будто деревенских парней здесь и не было.
— Одни волы да набитые дураки пьют молчком! — крикнул Мишка. — На что уж осел глуп, а и тот орет «ия», когда подносят пойло…
Парни, звонко чокнувшись бутылками, отхлебнули по большому глотку прямо из горлышка.
— А чарки где, дядюшка Исаак? У нас досель из бутылочки пили разве что младенцы-сосунки…
Мишкины дружки встретили остроту своего заводилы раскатистым хохотом, бросая при этом многозначительные взгляды на землекопов.
— Ведь не везде такие обычаи, как у нас, — продолжал Мишка и добавил: — Бывают, скажем, и такие потешные деревеньки, где заместо дудки простаки дудят в штанину от собственных портов…
Эта шутка вызвала еще более шумное одобрение. Мишкины приятели загоготали.
— Дудят в штанину… вроде как на дудке, — повторяли парни, от смеха чуть не валясь с табуреток.
А те, что сидели напротив, не удостоили их даже взглядом и продолжали вполголоса петь свою любимую песню:
Бутылки быстро опустошались и у тех и у других. Веселье деревенских парней, подогреваемое вином и остротами, становилось все более шумным, но в нем чувствовалось что-то несвойственное просто хорошему расположению духа. Было оно тягостно-томительным, как душное предгрозье.
— А знаете, — продолжал задираться Мишка Хедеши, — бывают захудалые деревеньки, где парни жужжат, точь-в-точь как в наших краях пчелы в ульях. Но только у пчел хоть жало есть. Ужалят — запрыгаешь. А в иной глухомани парни-недотепы только и умеют, что жужжать — ни дать ни взять комары…
И чтобы упредить возможный ответ на дерзкий выпад и издевку, Мишка запел:
Остальные дружно подхватили песню, точно Мишка и впрямь был их вожаком, за которым они смело пойдут в огонь и воду. Распевая, он время от времени поднимал увесистую дубинку и ударял ею по столу. Своды корчмы сотрясались, как от грохота мортиры. Парни отбивали такт кулаками, на столе плясали бутылки и чарки. Поднялся такой трезвон и галдеж, что, если бы кто-нибудь пожелал заговорить, ему пришлось бы кричать во все горло, иначе бы его не услышали.