Уже несколько недель мы слушаем Сибелиуса. Что он открывает в нас? Нет ничего во мне, что смирило бы житейскую бурю в моем сердце подобно воздействию его композиций. Знаю, что вы меня понимаете.
Вы смотрите, как я работаю, наблюдаете за каждым движением, за тем, как я управляюсь с цветными камешками. Техника мозаики – это чудо! Вы наверняка не знаете: существует 650 оттенков камешков, которые используют, чтоб выразить состояние природы и человеческой души. И они тоже Божьи дети. Вы следите за движениями моих рук, когда я их выкладываю, создавая цветную картину. Чувствуете во мне веру, близость к православию, связь с монастырями, любовь и восхищение бескорыстием и скромностью монахинь. А разве это не вполне естественно? Ведь аскетизм – исходная и конечная точка искушения и у художника, и у инока.
Мы видим у них полное исчезновение физического тела. Монахини кажутся стройными кипарисами в движении или особенными, неувядающими Божьими цветами. Словно астральные ангелы с белыми спокойными лицами, избранницы Христовы ходят по этой святой земле без спешки и шума. Только молитвы, церковное пение и звон колоколов – звуки, которые сопутствуют им, где бы они ни были.
Они слушают и вашу музыку. Я часто вижу, как они, работая на винограднике или в саду, прерывают свой тяжкий труд, чтобы послушать вас.
В вашей музыке есть некая священная печаль. Какая-нибудь композиция звучит словно плач контрабаса или блуждание скрипки в космосе, но вы искусно вплетаете в нее звуки природы: пение птиц, жужжание пчел, трескотню кузнечиков, шум дождя, ветерка, журчание потока, будто показываете нам, что музыка повсюду и что она, а это действительно так, – не только создание инструмента и человека.
Природа полна интонаций, мелодий, целых симфоний – ветер разносит и впитывает их; так же и волны в нежном или взволнованном прикосновении к скалам, и океаны в своей таинственной глубине открывают ритмы звуков и тишины.
Согласитесь ли вы, что здесь, вблизи монастыря, лучшие звуки, вызванные человеком, это те, что издают церковные колокола, а природа разносит по окрестным полям и лесистым холмам? Колокольных дел мастер искусными руками воплотил эти мелодии в бронзе или другом материале, каждый колокол имеет свои особенности, свою биографию. Должно быть, и мастер молился Богу, чтоб колокол обрел свой неземной звук.
Вашу музыку особенно внимательно слушает одна из монахинь. Я знаю о ней очень мало, она появилась тут совсем недавно. Она все еще отшельница, замкнута больше, чем другие. По слухам, владеет несколькими языками, но с гостями почти не говорит. Не знаю, откуда она. Я смотрю на ее тонкое лицо: глаза похожи на большие каштаны, брови точно выписанные руны, нос будто точеный, – привлекательное лицо, милое и спокойное, и спрашиваю себя, какая радость или боль привела ее сюда. Пожалуй, очевидно: ее врожденная красота не гарантировала счастья. Красота – это искушение, мой дорогой молчаливый друг. Может статься, она наказывает себя за то, что поддалась рискованной земной любви – игре плоти, которая привлекательна, но опасна. Привлекательна, ибо ее мгновениями мы защищаемся от бренности; опасна, ибо страсть, как мираж, быстро исчезает, не переходя в покой. Если допустить, что тело стало единственным ключом к счастью, все остальное теряет смысл. Такой любви следует опасаться, она всегда ведет к одиночеству, ибо мы позволили плоти стать целью для самой себя.
Выдержит ли она отшельничество, окажется ли сильней своих человеческих слабостей, желаний, искушений, не поколеблется ли в решении отринуть все земное, даже самых родных людей?
Отчего вы поморщились? Может, не надо мне было о ней упоминать? Может, в ней – тайна вашего приезда сюда, или она напомнила вам о прошлом, о вас самом, когда вы были недовольны собой?