…Фёдор — тот, наверное, уже раз тридцать пересказал как что было, а люди не отходили, толпились вокруг него. Понимая, что на душе у родных погибших мужиков, старался отвечать каждому и каждой, осаждавшим его, наперебой спрашивающих насчёт своих — а ну как чудо случиться и выплывут подробности, дарующие хотя-бы тень надежды. Весь день не евши — не пивши, голодный, чумазый, уставший Фёдор не мог найти места, чтобы хотя бы присесть. Одолевала изжога и голод вместе с нею, но он понимал — шансы пожрать равны нулю, сейчас по следующему кругу рассказывать, докладывать, отвечать на вопросы — теперь уже Совету.
На крыльцо вышел Валера Паратов:
— Фёдор! Ну что ты там?! Давай заходи — все в сборе, тебя кличут!
Фёдор зашёл в комнату, которую раньше занимал Гриша. На полках его бумаги, вещи. Офицерская куртка висит на стуле, оставленным незанятым… Стол, и за ним сидят отцы Паисий, Александр, бригадиры, старосты. За ними толпятся остальные — дьконы, Политыч, Михалыч, незнакомые мужики с деревень и бригад. Давно не собирался Совет в таком составе — с первых дней, да и лучше бы и не собирался сегодня: повод больно худой.
Председательствовал Русков — Фёдор лично знаком с ним не был, однако помнил по детским ещё своим временам. Вошёл, представился.
— Ну что, товарищи мои. — начал Пётр Василич, кивая на вошедшего Фёдора. — Давайте минутой молчания сперва помянем наших мужиков и Григория. Вечная память!
Все сидевшие встали, и, наклонив головы, замерли вокруг стола. Постояв так минуту, Русков присел:
— Приступим тогда. Повод у нас хуже некуда. Погибли люди, во главе с Алпатовым. С Вами, Фёдор, мы вроде незнакомы…
— Не совсем. — ответил ему Фёдор, стоявший напротив него у стола. — Я-то Вас знаю. С детских лет ещё, когда у деда с бабушкой летом гостил на Вельшине.
— Да что ты говоришь! Значит, получается, ты вроде как наш, велешинский?
— Ну вроде того. Арсения Светлова внук, может знали его?
— Вон оно что. Арсин внук — а я-то сижу, гадаю — на кого похож! Знал его, как же. Хороший дед был, Царство ему Небесное. Ну, раз так, это меняет дело. А я думал — пришлый ты, чужой… Шапку снимаю перед тобой, что бы люди не говорили. Спасибо, сынок. За провизию, что не бросил, а привёз на Село — спасибо. Слава Богу, родной, что живым выбрался. Знаю, что язык у тебя, верно, уже отваливается пересказывать, однако, расскажи-ка нам всем теперь ещё разок — как оно всё вышло.
Фёдор, покряхтев, посмотрел на старика извиняющимися глазами:
— Пётр Василич, отец Паисий! Можно присяду? Ноги отваливаются…
Батюшка всплеснул руками и хлопнул себя по лбу:
— Да что ж мы, прости Господи! Человек ведь весь день на ногах, через такое прошёл! Ну-ка, Гена! — Повернулся он к молодому прислужнику, стоявшему за ним. — Беги-ка на улицу, кликни кого из женщин. Пусть хоть что-нибудь принесут голод человеку утолить. Что ж мы невнимательные такие, прости Господи! Ну-ка, садись Федя. Вот рядом со мной, на стул.
Срамнову пододвинули стул, он сел. Следующие полчаса он рассказывал Совету как всё произошло, стараясь не упустить ничего, припоминая подробности и каждый шаг, сделанный группой с утра. Пока рассказывал, с крыльца передали блюдо с пирогами и банку молока. Рассказывая, Фёдор уплетал эти превосходные пироги с капустой, чавкая и прихлёбывая прямо из банки. Отец Паисий, наблюдая за его трапезой, улыбнулся — слава Богу, такое пережил, а аппетит не утратил — крепкий мужик. Закончил он свой рассказ инцендентом с Неклюевым на русинской заставе, и рассказав, спросил:
— Как он, кстати, Неклюев-то? Лично я сожалею о произошедшем, чёрт на гнев попутал. Однако, с другой стороны, он тоже хорош был. Надо бы навестить его, что-ли…
— А ты сам меньше гневу волю давай! — проскрипел, молчавший до этого старый отец Александр. — Следи за собой-то. Гнев да гордость — первые грехи что человека губят. От них беды лютые среди людей.
— Ты за него не переживай, за Неклюева. — ответил ему Валера. — Как я слышал — по делу ты ему укатал. Повнимательнее будет за помелом своим следить. А то волю взял: как что не по-евоному — так по-матушке посылает всех. Наука будет. Теперь заживает, как на собаке — глядишь, через недельку снова языком чесать начнёт.
Слушая Паратова, отец Паисий покачал головой:
— Валера. Сам-то за языком не следишь.
— Да грешен, батюшка. Так я не раз говорил уже об этом ему, а всё как с гуся вода. Привык он так с людьми — гавкать. Но Бог не Тимошка…
— Не Тимошка, это точно. Подумай об этом. — осадил Валеру батюшка.
— Ладно, товарищи. — прервал его наставления Русков. — Не об этом речь теперь. Федю Срамнова мы послушали с вами. Ну что — худо вспоминать, но вышло всё так, как я и предупреждал. Был ведь разговор, батюшка?! — глянул он на отца Паисия.