— А онъ преспокойно дастъ ему простыть на этихъ ступенькахъ! — раздался другой голосъ. Это былъ голосъ Ричарда, незамѣтно къ нимъ подошедшаго и ставшаго передъ отцомъ и дочерью, съ лицомъ, пылавшимъ какъ раскаленныя полосы желѣза, по которымъ онъ весь день колотилъ своимъ тяжелымъ молотомъ. Онъ былъ красивый, статный парень, хорошо сложенный, съ глазами, метавшими искры, на подобіе тѣхъ, которыя вылетаютъ изъ кузнечнаго горна. Черные, густые волосы вились надъ бронзовой кожей его лба; лицо его озарялось такою улыбкою, которая вполнѣ оправдывала всѣ похвалы, заключавшіяся въ убѣдительныхъ рѣчахъ Мэгъ.
— Посмотрите, какъ застылъ его обѣдъ! Вѣрно Мэгъ не сумѣла угодить отцу! — продолжалъ Ричардъ.
Тоби съ увлеченіемъ и воодушевленіемъ схватилъ тотчасъ руку Ричарда, собираясь такъ многое сказать ему, какъ вдругъ раскрылась дверь дома, въ который вели ступеньки, гдѣ обѣдалъ Тоби, и долговязый лакей чуть не попалъ ногою въ тарелку съ рубцами.
— Прочь отсюда! Что это такое? Ты, кажется, пріятель, считаешь своею обязанностью вѣчно торчать на ступеняхъ подъѣзда? Нельзя ли подѣлить твое расположеніе къ намъ съ кѣмъ нибудь изъ нашихъ сосѣдей? Ну, проваливай! Слышишь ты или нѣтъ?
Поправдѣ сказать, этотъ послѣдній вопросъ былъ совершенно лишній, такъ какъ они всѣ давно убѣжали безъ оглядки.
— Въ чемъ дѣло? Въ чемъ дѣло? — спросилъ джентльменъ, передъ которымъ распахнули дверь. Онъ выходилъ изъ дома легкой и въ тоже время внушительной походкой, чѣмъ то среднимъ между рысцой и шагомъ, какъ только и можетъ ходить человѣкъ на склонѣ лѣтъ, носящій башмаки со скрипучими подошвами, толстую золотую цѣпочку, свѣжее крахмальное бѣлье и выходящій изъ своего собственнаго дома. Онъ не только не терялъ своего достоинства, но давалъ всячески понять своими пріемами, какая онъ важная птица. — Въ чемъ дѣло? Въ чемъ дѣло?
— Неужели тебя надо умолять на колѣняхъ и заклинать всѣми святыми, чтобы ты оставилъ въ покоѣ наши ступени? — обратился очень грубо лакей къ Тоби Веку.
— Тише, тише, довольно, довольно! — прервалъ его хозяинъ. — Послушай, посыльный, — сказалъ господинъ, подзывая движеніемъ головы Тоби. — Подойди сюда! Что это у тебя тамъ? Твой обѣдъ?
— Да, сэръ, — отвѣчалъ Тоби, оставляя блюдо сзади себя, въ углу.
— Не оставляй его тамъ, принеси его сюда! — командовалъ джентльменъ. — И такъ это твой обѣдъ, да?
— Да, сэръ, — повторилъ Тоби, причемъ у него потекли слюнки, такъ какъ онъ глазами впивался въ оставленный на послѣдокъ кусокъ рубца, который теперь оглядывалъ со всѣхъ сторонъ неожиданно появившійся господинъ.
Изъ дома вышли еще два господина. Одинъ изъ нихъ былъ среднихъ лѣтъ, слабый, тщедушный, съ грустнымъ выраженіемъ лица; руки свои онъ постоянно засовывалъ въ широкіе карманы узкихъ панталонъ мышинаго цвѣта, отчего края кармановъ оттопыривались, какъ собачьи уши. Весь его неряшливый обликъ указывалъ, что онъ рѣдко пользовался платяною щеткою и скупился на мыло. Другой — жирный, коренастый, блестящей внѣшности, былъ одѣтъ въ синій сюртукъ съ металлическими пуговицами и бѣлымъ галстукомъ. Лицо его было багровое, вѣроятно, вслѣдствіе неправильнаго кровообращенія, вызывавшаго приливы къ головѣ, чѣмъ и объяснялось, почему его тѣло было такъ холодно именно въ полости сердца.
Тотъ, кто такъ внимательно разсматривалъ обѣдъ Тоби, назвалъ перваго Филеромъ, и сталъ рядомъ съ нимъ. Такъ какъ м-ръ Филеръ былъ очень близорукъ, то для того, чтобы разглядѣть изъ чего состоялъ обѣдъ Тоби, онъ долженъ былъ такъ приблизить его къ себѣ, что у послѣдняго выступила гусиная кожа. Но онъ долженъ былъ отдать справедливость Филеру и признательность, что этотъ джентльменъ не съѣлъ его обѣда.
— Вы видите передъ собою, ольдерманъ, — сказалъ Филеръ, указывая карандашомъ на кусокъ рубца — образчикъ мясной пищи, извѣстной у рабочаго населенія подъ именемъ рубцовъ.
Ольдерманъ улыбнулся и мигнулъ глазомъ; онъ былъ большой весельчакъ, этотъ ольдерманъ Кьютъ! О, безъ сомнѣнія! И при томъ продувной малый и большой знатокъ всего! Его ничѣмъ нельзя было удивить! Онъ буквально читалъ въ сердцѣ людей. О, онъ хорошо понималъ ихъ, этотъ ольдерманъ Кьютъ, за это я вамъ отвѣчаю!
— Но кто-же ѣлъ рубцы? — спросилъ, оглядываясь мистеръ Филеръ. — Безъ сомнѣнія, рубцы являются самою невыгодною пищею изъ всѣхъ продуктовъ мѣстнаго рынка, такъ какъ отъ нихъ остается болѣе всего отбросовъ. Извѣстно, что при варкѣ одного фунта рубцовъ теряется несравненно больше, чѣмъ отъ всякаго другого животнаго вещества, при варкѣ одного фунта въ тѣхъ же самыхъ условіяхъ. Такимъ образомъ, рубцы обходятся дороже ананасовъ, взрощенныхъ въ теплицахъ. Если сосчитать количество ежегодно убиваемаго скота по подлиннымъ таблицамъ бойни и если оцѣнить по самой низкой оцѣнкѣ количество рубцовъ, полученныхъ отъ этихъ животныхъ, правильно раздѣланныхъ мясниками, окажется, что потеря при варкѣ этого количества была бы достаточна, чтобы прокормить гарнизонъ въ пятьсотъ человѣкъ въ теченіе пяти мѣсяцевъ, по тридцать одинъ день каждый, не исключая и февраля! Этакая расточительность! Этакая расточительность!