— Президентом не хочу, — сказал папа. — Хлопот много. Страна большая. Вот одной деревни — это да, годится. Нет, лучше царем! — решил папа. — Царем согласен. Царем деревни.
— Царем родиться надо, — подсказал Тоша.
— Это всей России царем родиться надо, — серьезно сказал дядя Леша. — А одной деревни — можно и путем голосования.
— Собрание, значит, надо устраивать, — сказала тетя Марина.
— Можно с подписным листом по дворам пройтись, — придумал Тоша, он совсем осмелел и говорил теперь складно и хорошо. — Если большинство согласно, то будете, дядь Мить, вроде как председатель сельсовета. Даже главнее! Вас, считайте, народ выбрал, а Борман предом стал, потому что никто вообще ни за кого голосовать не ходил.
Все замолчали, вспоминая местное начальство по кличке Борман, потому что он был похож на Бормана из старинного фильма про семнадцать мгновений весны.
— Хапуга этот Борман, — сердито сказала тетя Марина. — Соглашайтесь, Дмитрий Маркыч. Борман будет думать, что он начальство, и ладно. А на самом деле все вас слушаться будут.
— А я? — спросила Оля. — Я тогда буду принцесса?
Все засмеялись.
— Нет, — серьезно сказал папа. — У выбранного царя родственники остаются простыми людьми, но они помогают царю работать, а его подданным — жить.
Но Оля сделала все-таки папе крутую корону из коробки от чайника и цветной бумаги.
Мама и бабушка ждали, что сейчас папа скажет, что пошутил, и все поедут в Москву.
Но папа и не думал никуда ехать. Он выключил все мобильники, надел старые джинсы, клетчатую рубашку и целыми днями возился во дворе или в сарае, что-то пилил, строгал, по вечерам смотрел на компьютере старые фильмы и вообще прекрасно себя чувствовал. Приходили Тошин папа, дядя Леша Осипов и другие местные дядьки, вместе с папой они считали, сколько стройматериалов надо для ремонта старой водокачки и как самим, без ворюги Бормана, починить дырявый асфальт и аварийный мост.
В четверг в переулок въехала большая черная машина. За рулем сидел водитель в костюме и рубашке. Он привез полноватого дядьку в майке.
— Девочка, это деревня Новая Дордонь? — сердито спросил дядька в майке. — Живет у вас Ханин Дмитрий Маркович?
— Это мой папа!
— Проводи меня к нему. Скажи, мол, Проклов приехал.
— Папа сейчас не может. Он теперь царь. Ведет прием подданных.
— Не шути, деточка, — добрым голосом сказал дядька. — Я все бросил, четыреста верст за ним скакал…
— Ладно, сейчас, — согласилась Оля.
В открытое окошко было слышно, как две старушки жаловались папе:
— Дачники в августе месяце каждый год бросают котов, так эти коты дичают, в стаи собираются, в банды, вечером на улицу выйти страшно… У Петровых в прошлом году провода срезали… Надо решение принять, указ выпустить — котов одних не бросать!
Проклов вышел из машины. Он был в обрезанных по колено джинсах и «кроксах» на босу ногу.
Когда Проклов вошел в избу, папа сидел на печи в разноцветной картонной короне, завернувшись в пестрое одеяло.
— Ага, ну да… — сказал Проклов про корону, не очень-то удивившись. — Я к тебе напрямик, без реверансов… Как услышал, что твой банк гавкнулся — дух захватило… Вот, думаю, само в руки плывет… Надо Ханина к нам в холдинг заполучить. Неделю тебе названиваю. А у тебя телефон отключен… На почту пишу — ни гу-гу…
— Мы не пользуемся мобильными, — пожал плечами папа. — Тут все друг от друга в шаговой доступности. В случае крайней необходимости — прекрасно работает синичковая почта, действует гораздо быстрее голубиной.
Проклов понимающе сказал «Хе-хе», но вид у него был взволнованный.
— Я, Митя, человек простой, ты знаешь, — предупредил Проклов. — Не уйду, пока не согласишься, — решил он и крикнул своему лысому водителю в окно: — Валерий, паркуйся аккуратно, мы с ночевкой.
Тот молча удивился и стал устраивать свою черную машину под кленом бабы Вали из храма.
— Приступай, Митя, хоть щас… — упрашивал Проклов. — Мы с тобой горы свернем…
Потом папа и Проклов долго разговаривали, потом сходили искупаться, потом Проклов и Валерий обедали вместе со всеми…
А на прощанье папа сказал Проклову:
— Мост надо ремонтировать, да и водокачка на ладан дышит… Вот тут и крутись…
Наутро папа снова включил свои мобильники, они трезвонили все время, и по ним он отвечал непонятное — какими-то сокращениями или цифрами, а то вообще по-английски и по-немецки…
А еще через день встал в шесть утра, сделал зарядку, побрился, упаковался в костюм с галстуком, побрызгался одеколоном и поехал в Москву работать в совете директоров какого-то там чего…
Отъезд Оли в город наметили на двадцать девятое августа…
— Ладно, — решила Оля. — Приедем снова в конце мая. Всего-то девять месяцев потерпеть. Ведь папа царь деревни. А царь должен хорошо зарабатывать, чтобы о своем народе заботиться.
Хокку
— Это несправедливо, — тихо сказала мама.
Она часто так говорила. Например, когда на региональную олимпиаду по географии послали Чаусову. Городскую олимпиаду выиграл Егор, и было ясно, что на регион ехать ему, но Чаусовы родители купили директрисе Ольге Игоревне турпоездку в Скандинавию. А мама Егора могла подарить только электрический чайник из Ашана, и тут уж упирайся не упирайся.
Теперь мама опять сказала:
— Это несправедливо.
Егор не знал, о чем она. И смотрела она не на него, а куда-то вбок и вниз. Потом она поежилась под одеялом, устраиваясь поудобнее на левом боку и закрыла глаза.
Егор понял, что читать она больше не хочет, и пока он читал, она не слушала его, а думала про несправедливость.
Егор отложил книжку. В палате было довольно тепло, а Егор все равно зяб. Город за окном казался игрушечным, бело-меховым от снега. Брякнул мобильный. Егор посмотрел на него с ненавистью и выключил звук. Но мама даже не открыла глаза. «Полем иду до метро. Сзади крадутся собаки. Не оглянусь, знаю без них, что январь». Дмитрий Андреевич. Мама ходит с ним в походы. А куда еще идти? Дома у мамы — Егор и бабушка, а у Дмитрия Андреевича — жена и дети. Жена тоже иногда шлет маме эсэмэски.
От них мама краснеет и плачет, а бабушка сердится: «Не можешь ты себя поставить, как следует… Мокрая курица, противно смотреть…»
Егор спрятал мобильный с выключенным звуком еще и под подушку, чтобы не гудел, не вибрировал, не мешал маме спать.
И тоже уснул.
Когда он проснулся, мамы уже не было. Совсем не было — вместо ее высокой кровати на колесиках было пустое место с маленьким клочком пыли.
Бабушка обнимала Егора, сильно пахла духами и плакала, теплые слезы попали Егору на лицо и руки. Было противно.
Егора пригласила в кабинет мамин лечащий доктор Велта Яновна.
— Твоя мама была светлым и очень мужественным человеком, — сказала она. — И я уверена, что ты тоже такой. Если что, обращайся ко мне. Звони смело в любое время за любой помощью.
Она дала Егору большую визитку — крупные темные буквы на плотной серой картонке. Это потому что чаще всего у Велты Яновны лечились старые люди, и надо было, чтобы они могли разглядеть телефон доктора сразу, без очков.
— Спасибо, — сказал Егор.
— И помни, что Бог тебя видит, никогда не оставит и приготовил для тебя много чудес.
— Велта Яновна, вы же врач, химию с физикой изучали. Бога нет.
— У нас в храме все священники или физики, или врачи, — улыбнулась Велта Яновна. — А хочешь, летом заберу тебя к своим, на хутор в Латвию? Там озеро, и ребята есть хорошие. Подумай. Словом, звони, и я тоже буду тебе звонить.
В коридоре дожидалась бабушка. Увидев Егора, она снова заплакала, перекосив лицо, и Егору опять стало противно.