Когда Нина Антоновна вошла в учительскую, папа уже ждал ее.
— Я — отец Саши, — сказал он, — здравствуйте, — и протянул руку. — Илья Григорьевич.
«И. Г., - промелькнуло в голове у Нины Антоновны. — Высокогорное животноводство в Киргизии!..»
— Очень приятно, — сказала она, — я с детства знакома с вашим творчеством.
Она волновалась.
Папа был поражен. Это был первый человек, который знал его творчество и не стеснялся в этом признаться. Значит, есть люди, которым нужно то, что он пишет, и которые любят его произведения.
— Спасибо, — сказал папа и поцеловал учительнице руку.
Нина Антоновна еще больше разволновалась и неожиданно для себя стала говорить о его блестящем языке, необычной композиции удивительно добром взгляде на жизнь. Она чувствовала, что ее понесло, но остановиться уже не могла.
Нина Антоновна восхваляла стиль, музыкальность, поэтичность, философичность и образность его произведений и вдруг почувствовала, что так она говорила только о классиках, скажем, о Салтыкове-Щедрине или Гоголе, и ей стало страшно.
Она внезапно замолчала и, глядя папе прямо в глаза, сказала:
— И все-таки вы — не классик…
Папа оторопел. Ему стало неловко.
— Упаси Бог! — сказал он, — Какой я к черту классик!
Нина Антоновна облегченно вздохнула.
— Очень хорошо, — сказала она, — я рада, что мы нашли общий язык… Поверьте, меня сильно взволновало то место, где вы описываете спасение отары овец при внезапном похолодании, и все же классик бы это описал иначе…
Папа оторопел вторично.
— Простите, Нина Антоновна, я никогда об овцах не писал… Я их, если честно признаться, почти не видел…
Тут оторопела Нина Антоновна. Она лихорадочно стала перебирать в голове инициалы: А. Ж., И. Г., снова А. Ж., — …и, окончательно запутавшись в них, вдруг сказала:
— Я с удовольствием прочла ваше пособие по самбо и считаю, что…
Папа рассмеялся и сказал:
— Что вы? Я пьесы пишу. И кое-что для эстрады… Но пьесы никто не ставит.
Нине Антоновне вдруг стало легко. Она почувствовала, что может помочь этому человеку.
— Знаете что, — задорно сказала она, — приносите… Мы поставим. Наш драмкружок занял второе место по району. Приносите ваши пьесы.
— Спасибо, — сказал папа, — я очень признателен, но они у меня для взрослых.
— А мы и Достоевского ставили, — сказала Нина Антоновна. — Она похлопала папу по плечу. — А Александра не ругайте. Он — не хулиган. Он просто не подумал.
Папа поблагодарил Нину Антоновну, обещал принести пьесу и вышел.
Он шел по улице, светило солнце. Папе было хорошо!
Режиссер его уже ждал. Это был еще молодой, но уже сытый человек. Он встал из-за стола, подошел к папе и крепко обнял его. Папа был тронут — он впервые видел этого человека.
— Я давно искал такую пьесу, как ваша, — начал режиссер. — Это то, что нужно именно нашему театру. Животрепещущая тема, неожиданное решение, яркий язык, сочные характеры! К тому же, бездна юмора! Огромное вам за нее спасибо. — Режиссер протянул папе пьесу. Папа обалдел.
— Я надеюсь, вы меня понимаете, — сказал режиссер.
Папа ничего не понимал. Он переводил взгляд с режиссера на пьесу и обратно и ничего не понимал.
Режиссер понимающе улыбнулся.
И тут папа заметил, что конверт, в котором он прислал пьесу в театр, не распечатан.
Папе стало невыносимо весело. Таким веселым он был всего дважды в жизни, и оба до того, как начал писать. Первый, когда познакомился с будущей женой; второй, когда после операции ему сказали: «Будете жить!».
Папа начал хохотать, и вдруг сказал:
— А вы знаете, я того… — классик…
Режиссер перестал хвалить пьесу и уставился на папу.
— Классик, классик, — повторял папа. — Можете не сомневаться.
— Не понял, — сказал режиссер.
— А вы подумайте, — ответил папа, встал и вышел.
Когда папа пришел домой, Саша сказал ему, что звонил режиссер.
— Ну и черт с ним! — бросил папа, чем страшно удивил Сашу.
Весь вечер папа вел себя крайне странно и непоследовательно. Вновь позвонил режиссер и умолял папу дать прочитать пьесу, но папа не дал! Потом папа позвонил сам и сказал кому-то, что ни о каких часах писать не намерен!