Но было поздно — кортик уже был в моих руках, и я несся к туалету.
Оттуда выходил Василий.
— Еврей с кортиком! — завопил он. — Галлюцинация! Еврей с кортиком!
— Пить меньше надо! — выскочила Манька.
— Два часа уже не пил, — клялся Василий, — вот те крест!..
Мама умоляла дядю Авруха забрать кортик, но тот отказывался, говоря, что кортик — сувенир, что он его экспроприировал у немца, что мама им сможет разделывать куру и что у него таких в Германии — до черта! И уплыл обратно, в оккупационные войска, строить немцам социализм.
— Идиот, — сказала мама, — им так нужен социализм, как нам — маузер!
У меня началась светлая жизнь. Как только мне становилось тяжело на душе — я открывал буфет, раздвигал пододеяльники — и солнце выходило из-за туч. Я стал спокоен, у меня появился аппетит, появились пятерки в табеле, я никого не боялся. У мамы с папой аппетит пропал, и они боялись всех. Три подаренных бинокля вечно лежали на подоконнике и полночи папа проводил в дозоре.
— Мишуге, — говорила мама, — ложись спать, они все равно придут с другой стороны.
После того, как дом превратился в арсенал, родители потеряли покой, их занимала одна мысль — куда деть оружие.
— Мне б не хотелось сесть еще лет на пятнадцать, — говорил папа, — я уже сидел.
— Кто тебя посадит? — говорил я.
— Возможно, ты и прав, — соглашался папа, — возможно, сразу расстреляют.
— Цыпун тебе на язык! — кричала мама. — Давайте лучше подумаем куда деть это проклятое вооружение. Может, засунуть его в стенной шкаф за буфетом?
Мы втроем начали отодвигать буфет. Стенной шкаф был заклеен обоями. Мы начали отдирать их. Обоев было три слоя. Наконец, она про дралась к шкафу и раскрыла его — шкаф был полон еврейской религиозной литературы. Мы онемели.
— Этих книг хватит лет на десять лагерей со строгим режимом, — сказал папа и начал перетаскивать литературу в печь… Мы жгли ее до утра.
Стояло лето. Назавтра соседи жаловались на душную ночь.
— У меня было такое ощущение, — вопил Василий, — будто я попал в Палестину. Только у жидов в Палестине такая жара!
— Откуда ты знаешь? — кричала Манька. — Ты дальше вытрезвителя не бывал!..
Оружие в стенной шкаф мы не положили. Папа вдруг решил, что при обыске прежде всего ринутся туда. Мы засунули арсенал в матрац. Ночью с кровати доносились жалобные стоны — то сабля втыкалась папе в ягодицу, то кортик впивался в ноздрю.
— И вообще, — говорила мама, — на маузере спать как-то неудобно. К тому же — черт его знает — вдруг он выстрелит…
Я уверял их, что без пуль он выстрелить не сможет, но они не слушали — и принялись искать новое место. И надежное, поскольку тучи над нами сгущались. Василий вдруг начал угрожать нам обыском.
— Вы сегодня варили картошку, — бормотал он, — интересно, откуда она? Неплохо бы произвести обыск.
Ему было мало, что Манька плевала нам в кастрюли.
— Вы уже третий день жрете куру, — рычал он, — интересно, где вы достаете столько кур?!
— Это одна и та же, — объясняла мама.
— Надо бы произвести обыск, — сумрачно заключал он.
Вопрос с арсеналом встал ребром.
Мама разослала дядькам письма с мольбами немедленно забрать оружие.
Вскоре пришли ответы: Жоры в Маньчжурии не оказалось, он бесследно исчез и маузер никак забрать не мог. Аврух, вместо того, чтобы строить в Германии социализм, куда-то скрылся из оккупационной армии, а дядька Даня прямо с коня угодил в тюрьму.
— Как?! — удивился папа. — Он же гарцевал перед генералиссимусом!
— Слишком был на виду, — туманно объясняла мама.
Пьяный Василий целый день шлялся по двору и приставал ко всем с двумя вопросами: почему евреи не воевали и почему у нас не делают обыск.
— Они вчера жрали щуку, — вопил он, — откуда у них деньги на щуку?!
Иногда мне хотелось взять саблю и разрубить Василия пополам. Маме с папой тоже хотелось взять саблю, кортик и маузер — и выбросить! Но куда? Вынести оружие на улицу никто не решался — могли арестовать в момент выноса. А спрятать в комнате было негде. Дворничиха Фрося вдруг предложила начать проводить у нас регулярные уборки — причем совершенно бесплатно.
Напряжение нарастало. Надо было что-то предпринимать.
В углу нашей комнаты стояла высокая крутая печка, которая, кроме того, что отапливала комнату, периодически являлась причиной пожаров — то вылетевшая искра попадала на занавеску, то вываливалось горящее полено. Все пожары тушил папа сладким чаем, который он постоянно пил. Папа утверждал, что крепкий чай гораздо лучшее средство от огня, чем пена из огнетушителя. Все его рубашки были обгоревшими и пахли гарью. Иногда мама в печи готовила жаркое или печеную картошку, чтобы не видел Василий.