Коломба. Бедняжка Жюльен…
Жюльен. С тех пор я не разрешаю себе ругать литературу. Именно стихам Нашего Дорогого Поэта я обязан тем, что еще жив и в скором времени буду призван на службу Франции, как положено, с винтовкой в руках.
Коломба. А кто это Наш Дорогой Поэт?
Жюльен. Эмиль Робине, член Французской академии. Мамин поэт. Он зовет ее Наша Дорогая Мадам. Она его — Наш Дорогой Поэт. Придется тебе привыкнуть. В театре все дорогие.
Коломба (помолчав). А как ты думаешь, она нам поможет?
Жюльен. Добиться этого будет нелегко. Но, учитывая обстоятельства семейные и патриотические, придется старухе раскошелиться, поверь мне.
Коломба. Некрасиво так о ней говорить.
Жюльен. Знаю. И мне бы тоже хотелось, чтобы меня научили произносить слово «мама», чтобы это слово брало меня за душу.
Коломба. А почему она любит твоего брата, а не тебя?
Жюльен. Арман — сын жокея, который был единственной ее страстью. Она до сих пор питает… я хочу сказать, не страсть, а бывшего жокея. Арман появился на свет божий после меня. И лицом он был красивее меня и к ней ближе. Целые дни болтался за кулисами, охотно подставлял дамам для поцелуя щечку. Вот его фотографии отлично удавались — кудрявенький, с леденцом в руках, жмется к мамочкиным юбкам. А я слишком напоминаю ей отца. Такой же требовательный, такой же брюзга.
Коломба. Надо признаться, жить с тобой не легко. Или ты дуешься, или молчишь. Ну скажи, разве хорошо, что ты ничего не рассказывал мне о своем отце?..
Жюльен. Ты выходила замуж за сироту, и я считал, что для тебя так будет лучше. Будь на то моя воля, ты бы и ее никогда не увидела.
Коломба. А кто был твой отец?
Жюльен. Офицер, он служил в Марокко. Таких людей обычно называют невыносимыми, и, без сомнения, таковы они и есть. Прямолинейность, честность, забота о чести, чрезмерная, я бы сказал, забота со всеми вытекающими отсюда малоприятными для ближних последствиями. Он обладал тем особым талантом, с помощью которого мизантроп безошибочно обнаруживает женщину, способную его замучить, — и вот такой человек влюбляется в маму, когда она приезжает в Марокко на гастроли. Он решил, что она станет единственной женщиной в его жизни. А она подарила ему три недели наслаждений, а потом взяла и бросила ради комика из их труппы. Папа же принимал жизнь всерьез. Он тщательно смазал большой револьвер и… пустил себе пулю в лоб…
Коломба. Какой ужас!
Жюльен. Да. Кстати, маме и этот поступок тоже страшно не понравился. Но так как во время гастролей аборт сделать трудно, я и появился на свет уже по возвращении труппы в Париж. Вот и все.
Коломба. Однако она твоя мать. А если бы ты приложил немного доброй воли…
Жюльен. Мерси. Добрую волю, как ты выражаешься, я храню про себя. И не намерен ее прикладывать куда попало.
Коломба. И ты тоже, Жюльен, невыносимый человек!
Жюльен. Невыносимый — это не для французов! Скажи еще, что я не патриот, хотя и иду на три года в Шалонские лагеря и буду учиться там стрелять, чтобы защищать республику.
Коломба. Если бы ты попросил мать, уверена, при ее связях она добилась бы, чтобы тебя не взяли.
Жюльен. Мерси. Я антимилитарист, поэтому-то я не желаю обращаться с просьбами к французской армии, даже с просьбой не призывать меня. Буду, как и все прочие, три года валять дурака и начищать винтовку образца восемьдесят девятого…
Коломба (тихо). А я тем временем…
Жюльен (подходит к ней; сразу весь как-то изменился). Коломба, любимая, только ты и есть у меня на всем свете. Ты же отлично знаешь, что, расставшись с тобой, я подохну с тоски. Но ты также знаешь, что не смогла бы меня любить, если я, чтобы не расставаться с тобой, пошел бы на какую-нибудь низость.
Коломба. Что ты говоришь, милый! Я вполне могла бы тебя любить, если бы даже…
Жюльен. Но не я. Я дорожу тем, что могу, не стыдясь, смотреть в зеркало, когда бреюсь по утрам.
Коломба (со вздохом). Как с тобой все сложно!
Жюльен (ласково). Не будь несправедливой, Коломба. Разумеется, честность — это вещь обоюдоострая, но ведь не я же, в конце концов, ее изобрел…
Жорж (вбегает с криком). Идет! Она внизу, там студенты просят у нее автографы.
Жюльен. Они еще не выпрягли лошадей из ее кареты? Это уже стало традицией после каждого нового триумфа — эти милые юноши впрягаются в ее карету. А так как мать скупа до омерзения, она даже стала подумывать — не продать ли лошадь, к чему ее зря кормить…