Арман. А птичка остается без гроша в кармане да еще с младенцем на руках? Ты об этом хотел сказать маме, да?
Коломба. Да, мсье. И так как она не пожелала нас принять немедленно, он решил уйти.
Арман. Вот болван! Идиот несчастный! Все такой же неисправимый! Дубина! Истукан! Настоящий гугенот! Должно быть, вы с ним очень несчастны, детка?
Коломба. Я люблю его, мсье.
Арман. В этом я не сомневаюсь. Мы все его любим. Но это не мешает нам понимать, что в жизни все гораздо проще, чем он себе воображает. Хорошо, что я пришел повытрясти из момочки деньжат, а то он зашагал бы — ать-два, ать-два — прямо в Шалонский лагерь спасать Францию. Прежде всего, старик, мы освободим тебя вчистую.
Коломба. Вот видишь, Жюльен!
Жюльен. Нет, спасибо. Не хочу.
Арман. Та-ра-та-та — та-та-та-та! Та-ра-та-та — та-та-та! Значит, тебе так нравится держать равнение да еще таскать на спине выкладку в шестьдесят фунтов? Вольному воля! Но то, что эта очаровательная дамочка одна в Бельвилле будет возиться с малышом да еще молочник не пожелает давать ей молочко в долг, — разве это тебе все равно? Значит, это не входит в наши благороднейшие правила? Тогда разреши действовать мне. Я сам ими займусь. Через пять минут эта нимфочка и ее младенец будут устроены. И ты с легким сердцем сможешь уехать охранять наши границы! (Входит в уборную мадам Александры, потом, не стучась, проникает в туалетную, весело выкрикивая.) Мадам маман, привет, привет!
Жюльен не шевелится.
Коломба (с восхищением следившая за манипуляциями Армана, подходит к мужу). Какой он милый! Он-то веселый. Видишь, как хорошо, что я с ним поговорила.
Жюльен (не шевелясь). Да. (Вдруг каким-то странным голосом.) Послушай, Коломба. Скоро ты останешься одна, без меня. Жизнь не такова, как ты думаешь.
Коломба. Знаю, дорогой.
Жюльен. Жизнь серьезна, лишена прикрас. Ей показное не нужно.
Коломба. Знаю, знаю, ты уже объяснял мне.
Жюльен. Сейчас ты их увидишь. Все, чем они тебя ослепят, все фальшь.
Коломба. Да, Жюльен.
Жюльен. Я знаю, у тебя доброе сердце, и ты честно стараешься понять мои слова, но ты еще очень молода, а эта кажущаяся легкость таит в себе страшную ловушку.
Коломба (с легким смешком). Значит, надо всего бояться?
Жюльен. Не смейся, это очень серьезно. Надо бояться этой легкости изо всех сил, пташка моя. Поклянись мне в этом.
Коломба. Постараюсь всего бояться, милый, клянусь, лишь бы ты был мною доволен. Но неужели легкость так уж плоха?
Жюльен. Да, Коломба.
Коломба. Но ведь хорошо, когда что-то дается без труда и доставляет нам удовольствие.
Жюльен (кричит). Нет, не хорошо!
Коломба. Вот, например, мне скажут, что я красивая, и поднесут букет. Что это, легкость?
Жюльен. Да.
Коломба. Что же тут плохого, если я приму букет, ничего не дав взамен? Легкость — это когда смеешься в ответ на шутки молодых людей на улице, это когда солидные почтенные господа как по команде оборачиваются, подталкивая друг друга локтем, гляди, мол, какова милашка, а ты, пройдя несколько шагов, останавливаешься у витрины посмотреть, какие у них разочарованные физиономии? Но ведь все это забавно и ничуть не плохо, раз я тебя люблю.
Жюльен. Нет. Послушай, милая пташка, зто трудно. Я буду далеко и ничем не смогу тебе помочь… Если ты действительно меня любишь…
Коломба. Ну конечно, люблю, дорогой, только тебя одного и люблю.
Жюльен. Да, мне хочется верить в это всеми силами души. Итак, если ты меня любишь… Да ты слушаешь или нет? Ты же смотришь куда-то в сторону.
Коломба. Смотрю в сторону, а слушаю тебя, дорогой. Навострила уши.
Жюльен (важным тоном, что делает его немного смешным). Если ты меня любишь, Коломба, ты не будешь любить ничего, что любишь сейчас.
Коломба (с ласковым смешком, недоверчиво). И платья, и кольца, и цветы, и комплименты? И магазины, где совершенно бесплатно показывают самые прекрасные вещи на свете?
Жюльен (кричит. Он несчастен). Нет!
Коломба. Но ведь я ничего не прошу мне покупать. Только гляжу. Разве плохо просто глядеть?
Жюльен (кричит). Да, даже глядеть!
Коломба. Вот если бы ты сказал, чтобы я ничего не принимала, — это другое дело. На худой конец, я понимаю, но… только поглядеть…