– Да вы, Николя, я вижу, завидуете Амундсену? Что, угадал? – улыбаясь, сказал Стеллецкий. – Ну, признавайтесь!
– «Зависть» – не то слово, Дэдэ. Я никогда и никому не завидовал, слава богу. Просто мне хочется стать, пусть мысленно, частичкой его экспедиции. И вместе с ним и Нобиле проделать весь их многотрудный путь.
– Не сердитесь, Николя, я не хотел вас обидеть. Я прекрасно понимаю, что такое для вас новое предприятие старика Руаля: ведь художники – они еще и психологи. Художник обязан чувствовать все нюансы в настроениях и мыслях того, кого он встречает, не говоря уже о тех, кого он пишет.
– Вы меня писали. Вот и скажите в таком случае, Дэдэ, – лукаво прищурился Попов, – какие мысли владеют человеком, когда он рвется в небо, а злой рок со свирепой силой жмет его к земле? Когда он взлетает к звездам и победоносно парит выше всех, а злой рок почти тут же швыряет его о землю и как какую-нибудь чашку разбивает на мелкие осколки, из которых его с превеликим трудом потом склеивают? Ну-с?
– Вопрос не из самых трудных. Мысли, о которых вы соизволили спросить, бегут в таком случае по одному направлению: что же делать? Поддаться злому року, смириться с его волей или восстать? Но чтобы восстать, нужны силы, нужна воля, нужен характер. Хватит ли их?.. Что, верно я говорю?..
С левой стороны, у самого горизонта, появилась длинная «сигара», которая, увеличиваясь в размерах, медленно плыла к западу. Высота ее над морем вряд ли превышала семьсот-восемьсот метров.
– Дэдэ, видите? – Попов привстал с кресла, весь подался вперед, впившись взглядом в дирижабль. – Это же «Норвегия». Посмотрите, как величественно она плывет по воздушному океану. Белая лебедь, красавица лебедь! И где-то в ее не видимом с земли подбрюшье – шестнадцать птенцов... Долетят ли? Доплывут ли? Счастливого вам пути, други! – И Попов, вытащив носовой платок, начал им размахивать. То же самое сделал и Стеллецкий.
Дирижабль, не приближаясь к берегу, ушел вправо и скрылся за синим горизонтом...
Все последующие дни Николай Евграфович жадно ловил каждое новое сообщение об экспедиции Амундсена – Нобиле, тревожился, когда сообщений долго не поступало.
И вот – триумф. Полный триумф!
«Отважное предприятие Амундсена, – писал еженедельник «Иллюстрасьон» в номере за 22 мая, – завершилось блестящей победой. Вылетев 11 мая со Шпицбергена на борту дирижабля «Норвегия», знаменитый исследователь достиг четырьмя днями позже берегов Берингова пролива; он пересек при этом весь арктический бассейн и пролетел над Северным полюсом».
Наконец-то свершилось! Ведь это и вправду – выдающаяся победа. Николай Евграфович радовался ей, как своей собственной, гордился ею. Человеку все по силам, все по плечу!
Но... вновь разыгрался фарс, подобный тому, что имел место в 1909 году, когда началась неприглядная свара между Робертом Пири и Фредериком Куком.
Телеграфные агентства сообщили, что двое американцев – Ричард Бёрд и Флойд Беннет, оперативная база которых также размещалась в Королевской бухте на Шпицбергене, в течение одних суток, а именно 9 мая, слетали на трехмоторном «Фоккере» к полюсу и вернулись обратно. Получалось, что они опередили Амундсена на два-три дня.
«Матч в завоевании полюса воздушным путем начался, – не без иронии заметил на страницах «Иллюстрасьон» Шарль Рабо. – Он сулит нам, судя по всему, немало волнующих перипетий».
Вот это-то последнее и настораживало. Достаточно ли убедительны будут доказательства, которые представит Бёрд? Верны ли его расчеты? Каким образом он сумел обеспечить свой «Фоккер» таким количеством горючего, что провел в воздухе без посадки пятнадцать часов? От Королевской бухты до полюса и обратно приблизительно две с половиной тысячи километров. Значит, Бёрд должен был лететь со средней скоростью около ста семидесяти километров – несмотря ни на ветер, ни на воздушные потоки, ни на суточные изменения температуры. Возможно ли это?
Сомнения подобного рода высказывали многие и в частных беседах и в печати. Кто же все-таки первым достиг Северного полюса по воздуху? Бёрд или Амундсен?
Официально приоритет, хотя и не слишком убедительный, был признан за двумя американцами. Но это не рассеяло, а, скорее, даже усилило сомнения и подозрения, что здесь что-то не так. Это чувство не покидало Попова и доставляло ему немало беспокойства. Он не переносил фальши, интриганства, всяческих уловок ради собственной корысти, болезненно реагировал на малейшее попрание истины. «Неужели опять начинается свара из-за дележа лавров первооткрывателя? – с горечью и болью думал Попов, читая все новые и новые сообщения о полярных экспедициях того и другого. – Не дай бог. Подвиг и склока – абсолютно несовместимы, взаимоисключающи. Подвиг – это чистое сердце и чистые руки».
Вопрос о том, кто же первым пролетел над полюсом, во многом остается неясным и до сих пор. Более того, сравнительно недавно появилось сообщение, будто Флойд Беннет, напарник Бёрда, ныне покойный, доверительно признался одному своему соотечественнику, что их «Фоккер» по чисто техническим причинам не мог совершить беспосадочный пятнадцатичасовой перелет.
А значит, Амундсен – первый?..
История еще не вынесла своего окончательного приговора и, возможно, никогда его и не вынесет...
Прекрасна природа Лазурного берега. Там растут чинары (платаны), пальмы, акации, приморские сосны и многочисленные, ярко цветущие чуть ли не круглый год кустарники. На окраинах в садах – лимоны, мандарины и апельсины, много мимозы, которая считается тут самой лучшей; цветет она в декабре – январе. Весь год – масса цветов, особенно много роз и гвоздик (зимой выращиваемых, конечно, в теплицах).
Умеренный, слегка сыроватый климат, чудесной синевы море делают этот уголок земли поистине райским. Здесь не знают, что такое снег. Почти не знают тут и циклонов, дожди бывают обыкновенно в феврале – это самый холодный и дождливый месяц – и в ноябре. Сильные бури случаются, как правило, в дни весеннего и осеннего равноденствия, но не каждый год.
Казалось бы, человек не должен был испытывать тут никаких трудностей, никаких огорчений. Увы! Николаю Евграфовичу среди райских кущ и толп богатых бездельников, наполняющих Лазурный берег, становилось все хуже: не помогали ни близость любимого брата, ни поездки в Италию, ни поправившееся материальное положение, ни тесная дружба с соотечественниками – семьей Гудимов, прекрасная вилла которых «Понан» находилась недалеко от виллы «Натали», на самом берегу. Братья Поповы часто свое свободное время проводили у Гудимов. Сергей Евграфович, обожавший всяческое коллекционирование, помог П. П. Гудиму-старшему создать уникальную коллекцию оловянных солдатиков в униформе русской армии времен Александра II[15].
24 июня 1928 года Николай Евграфович послал из Монторфано (Италия) племяннице Тане в Москву свою фотографию с такой надписью на обороте:
«Я все-таки продолжаю надеяться, что дорогая Таня приедет к нам. Так пусть поглядит на своего страшилу, дядю Колю! Пусть подготовится! А то сразу напугается!..»
Конечно, страшилой он не был – это, так сказать, художественное преувеличение, однако точившая его болезнь, по-видимому, подсказывала ему постоянно этот «образ». Неврастения, как следствие многочисленных травм, сотрясения мозга и поражений центральной нервной системы, атаковала Попова все стремительнее и все ожесточеннее. Жизнь постепенно превращалась в существование. А существование, по выражению одного французского писателя, – вещь эфемерная и малодостойная. Нет страшнее и коварнее сознания собственной ненужности.
Наступили рождественские дни 1929 года.
Завсегдатаи Ривьеры веселились, объедались пирогами с гусятиной, танцевали. Всюду гремела музыка, отчаянные головы лихо кидались в море и бегали в купальных костюмах по пляжу, на радость многочисленным фоторепортерам и иностранным туристам. Шипели бенгальские огни, алели букеты роз в руках разодетых дам, проносившихся в открытых «паккардах» и «пежо» по людным набережным, бухали хлопушки, осыпая гуляющих дождем разноцветных конфетти.