Бо не просто двигался следом за Татьяной, увлекаемый ее раскаленной, как уголь рукой – он уже летел следом… падал.
Татьяна резко остановилась и наотмашь залепила ему пощечину. Ее глаза горели гневом, а удар был такой силы, что едва не свернул Бо челюсть на сторону:
– Очнись, дамский угодник,– крикнула она.– Нашел время спать…
*****
Бо очнулся с ощущением боли и в обнимку с Серой. Сон его не обманул, разве что по-своему интерпретировал реальность.
Он пережил встречу летающей вагонетки с ракетой и падение на вытоптанные купола тайги, но эти события имели многие последствия, которые теперь болели. Бо знал, что левая рука, за которую его держала Татьяна во сне, обожжена до мышц, несколько ребер сломано, а пощечина Серой сильно исправила геометрию его лица – оно болело сильнее всего, и налилось отеком.
Бо сел, осторожно откинувшись спиной на осколок раскуроченного купола, осмотревшись по сторонам. Закат погас, но небо еще хранило его отблеск, а потому было уже слишком темно для дневного зрения, но еще светло для ночного: глаза не могли адаптироваться, погрузив тайгу в неразборчивую мглу.
Из слепого полумрака выпрыгивали тени. Чаще они растворялись раньше, чем успевали проявиться, но иногда становились различимыми и узнаваемыми. Мимо пробежал отряд солдат, которые беспорядочно отстреливались по сторонам. Следом бесшумно скользнул пес-гигант в сопровождении своры волков, которые двигались грациозно и даже красиво. Но ни те, ни другие не обратили на него внимания, словно он был пустым местом… или мертвецом. Бо догадывался, что выглядит, как мертвец.
Он уже ни о чем не беспокоился и ничему не удивлялся.
Откуда появился Димитро, он тоже не знал – просто почувствовал на себе чьи-то руки, которые быстро шарили по его карманам. Парень выглядел озабоченным и немного странным, непохожим на себя. Его взгляд был иным, а Бо умел читать людские взгляды. Глаза выдают всегда, как бы старательно за ними не прятали свою хитрость, алчность, страх, ненависть. В глазах Димитро таился зверь.
Парень вытащил из тайников Бо горсть ампул с инъекциями, внимательно перебирая их и всматриваясь в ни о чем не говорящие цифры маркировки. Небрежно отбросив большую их часть, он исчез так же неожиданно, как и появился. Бо лишь криво улыбнулся – либо тот повзрослел за время падения из челнока, либо безумство Серой продолжает искажать мир вокруг.
Димитро вернулся через несколько минут с телом Альжбеты на руках: ей повезло намного меньше, чем Бо. Тело женщины было изуродовано взрывом до неузнаваемости. Из почерневшего тряпья, оставшегося от одежды, выглядывал обугленный обрубок единственной ноги, а вздувшиеся кровавыми волдырями руки были неестественно сложены на груди, которая сотрясалась судорогами при каждом хриплом вздохе. То, что жизнь еще держалась за эту растерзанную плоть, было настоящим чудом, но ему было не суждено продлиться долго.
Бо не удивился тому, что Димитро использовал его медикаменты для того, чтобы продлить агонию обреченной женщины и облегчить ее страдания. Он удивился его правильному выбору – именно те инъекции, которые должны применяться в такой ситуации.
Проходя мимо, парень грубо пнул ногу Бо и, не оборачиваясь, бросил:
– Двигай следом. Транспортники за холмом… Метров сто… Времени нет…
Значит, ему не показалось. Димитро изменился, и больше не было того увальня с кротким взглядом и неловкостью в движениях. Бо видел совсем иного человека со звериным нутром, и не мог не подчиниться его зову – любопытство оказалось сильнее боли, которая давила к земле.
Он едва успевал за парнем, спотыкаясь о мертвецов и переступая раненых, чьи стоны были едва различимы в грохоте угасающего боя.
Закат всегда удивляет своей быстротечностью. Даже если, не моргая, всматриваться в уходящий за горизонт диск, он все равно исчезнет раньше, чем глаз это сможет заметить. Это самая чудесная иллюзия, которую способно подарить небо – исчезновение света, ежедневный апокалипсис, напоминание о вражде вечных царств. Зарево еще догорает на закате, а ночь уже стелется по земле, встает с нее матовой тенью.
Тундра расцвела красками ночи, озарив каменные купола многоцветием люминесцирующей плесени. Это была будоражащая душу картина, сочетающая в себе великолепие ярких цветов и уродство кровавой бойни. Торжество жизни переплеталось с унынием смрадной смерти, как день и ночь, переступившие вечную грань, разделяющую их вселенскими законами.