И в тот же вечер она написала Ильзе, что эта весна - весна распахнутых окон и туда вылетает все, что уже давно пропылилось и еле-еле живо, "как, собственно, и наша дружба, дорогая Ильзе, которая никогда не была дружбой, прощай, Рита". И только два или три года спустя она решилась опять заглянуть в пивную, и Лиза сказала: "Ты могла бы и раньше приходить совершенно спокойно, твой Макс здесь больше не бывает. Он женился и здорово растолстел, и знаешь, у него двое детей". Она постучала себе пальцем по лбу и нацедила Рите пива. Том Уэйтс пел "Heartattack and vine"*, а Лиза рассказала, что калека теперь сидит в инвалидном кресле и еду ему ставят на колени, а вниз он спускается только с чьей-нибудь помощью. Пит действительно выпрыгнул с двенадцатого этажа, а маленький поэт наконец-то лег на лечение, Маша уехала с каким-то типом на Ибицу, предполагают, что у нее СПИД, но никто не знает точно, а музыкант-экспериментатор играет теперь вместе с Брайаном Эно и наконец добился успеха.
* Сердечный приступ и виноградная лоза (англ.).
За угловым столиком сидел музыкант-эгоцентрик, который сказал: "Привет, Рита, я рассказывал тебе, как я объяснил бразильцам, что такое танго?"
И Рита ответила: "Нет, расскажи".
ЗИМНИЙ ПУТЬ
Дорогой Альбан,
я теперь в Вене, где лютует январь, потому что мне захотелось убежать от тебя как можно дальше. Ты не сможешь найти меня и вновь околдовать своими светлыми глазами, своими длинными волосами и своей самоуверенной юностью. Рядом со мной злой, старый, печальный город, и я тоже злая, старая, печальная женщина, которая хотела бы обрести покой вдали от таких прелестных созданий, как ты.
Что ты натворил, Альбан?
Я пришла в такой восторг, когда впервые увидела тебя, пожалуй, больше, чем в восторг, - я была вне себя от страсти из-за твоей красоты. На тебе была зеленовато-белая рубашка в полоску и светлые брюки, твоя кожа была цвета бронзы; ты закинул обе руки за голову и поднял к солнцу свое лицо с высоким прямым лбом. Я смотрела на тебя, и вдруг ты открыл глаза - они были светло-серые, а волосы золотистые - ты улыбнулся и движением руки пригласил меня сесть за твой столик, залитый солнцем. Все остальные столики были заняты. Я села рядом с тобой, а ты опять закрыл глаза, и я испугалась, что мое сердце стучит слишком громко. Я заказала себе бокал сухого белого вина, а ты себе еще один кофе-эспрессо, и мы улыбнулись друг другу. Когда я была ребенком, мне подарили книгу о греческих богах, боги выглядели, как ты. Но они не двигались с такой грацией, как ты, - я хотела бы сидеть вот так вечно и изумленно разглядывать тебя, но ты расплатился, встал и уехал на своем велосипеде.
Я приехала сюда вчера поздно вечером, один друг предоставил в мое распоряжение свою квартиру. Мне нужно, Рудольф, сказала я ему по телефону, мне нужно пару недель побыть совсем одной, поверь, речь идет о жизни и смерти. Рудольф играл в Мюнхенском театре, его квартира в Вене была свободна, и он хорошо понимал дам, у которых речь шла о жизни и смерти. Рассказывай, сказал он, но что тут было рассказывать? Что я каждый день стала приходить в кафе, лишь бы увидеть тебя? И действительно, ты всегда был там, чаще всего окруженный друзьями, иногда один, мы кивали друг другу, как старые знакомые, и твой образ с тех пор был постоянно со мной. Кто-то позвал тебя: "Альбан!" - так красота обрела имя. Вчера мне пришлось долго звонить консьержке, у которой были ключи Рудольфа. Да-да, господин Рудольф предупредил меня, но вы приехали поздно, и, конечно, в квартире холодно: мы не включаем отопление просто так. Четвертая лестница, третья дверь, и всегда хорошенько закрывайте ее.
Квартира Рудольфа - это невероятная мешанина из старой мебели, прекрасных картин и всевозможного хлама, вроде бесчисленных индийских подушек и пачек старых театральных программ. От люстры с пестрыми лампочками, висящей высоко под потолком, исходит отвратительный свет; кровать гигантских размеров, слишком мягкая и глубокая; письменного стола нет. Как холодно! В кухне можно включить газовый бойлер, он опасно ревет и шумит, зато потом становится немножко теплее, но в первый день пришлось засунуть под одеяло обернутую в скатерть кастрюлю с горячей водой, чтобы согреть ноги. И я лежала в темноте этой чужой квартиры, наполненной незнакомыми мне шумами и запахами, в городе, где я прежде никогда не была, - и это все лишь бы сбежать от тебя, Альбан!
На четвертый или пятый день ты подсел ко мне, и мы поговорили о музыке. Раньше ты был пианистом. "Был? - спросила я. - Тебе ведь от силы лет двадцать пять".
"Двадцать четыре", - засмеялся ты, но играть на рояле перед публикой не доставляло тебе удовольствия. Концерты, черные костюмы, праздничная суета - все это тебе не годилось, ты хотел бы играть только для себя. Лишь изредка ты принимаешь выгодные предложения как музыкант, но большей частью нанимаешься на временную работу официантом в пивные.
Я была почти вдвое старше тебя и как раз начала учиться играть на фортепьяно. "Я хотела бы научиться играть что-нибудь из Шуберта", рассказывала я тебе слегка смущенно. Но ты не посчитал это сентиментальным, наоборот, чудесным, и захотел тут же дать мне урок. Меня это страшно испугало, потому что ты и так привнес столько беспокойства в мою душу, что большей близости я бы не выдержала. Ты был просто слишком красив, Альбан. Я не знаю, как это тебе объяснить. Ты был само совершенство. Молодой, обворожительный и веселый, ты продемонстрировал мне все то, что я в себе уже потеряла, и мне было невыносимо находиться рядом с тобой.
Но было так же невыносимо существовать без тебя. Ночами я садилась на свой велосипед и ездила к твоему дому. Я прислонялась лбом к стене и чувствовала, как стучит за камнями твое сердце, и у меня не было сил оторваться. Однажды кто-то спросил у меня: "Вам нехорошо?" Я в ужасе очнулась: я сидела на велосипеде, прислонившись к твоей стене, к тебе, и спала.
Мое первое утро в Вене отвлекло меня в той степени, как я этого желала. Я должна была выйти за покупками: где тут продают молоко, где хлеб, куда идти - направо по улице, вниз или налево? Где почта, где почтовый ящик? Где я могу купить план города, центр далеко или близко? Где можно позавтракать и как обходиться с австрийскими шиллингами? Какую газету здесь обычно читают?
Я почти смогла забыть тебя, но вдруг в неопрятном кафе, куда я зашла, большом, как вокзал, со слепыми зеркалами, грязным биллиардным столом и зевающей желтоволосой кельнершей с испорченными зубами, я внезапно ощутила такую тоску по тебе, по твоей невозмутимой манере сияя входить в любое помещение и наполнять его жизненной силой и радостью, что почувствовала себя совершенно несчастной и заплакала. Я выпила кофе с молоком, из музыкального автомата доносился голос Фалько, который недавно сказал в одном интервью: "Мы всегда первые, даже в том случае, если мы сзади, то мы первые от конца!"