На следующем прилавке было все для дома: средства для мытья посуды и щетки, салфетки, венички для сметания мусора, швейные иглы, пряжа, наперстки, соли для ванны, заколки для волос, туалетная бумага. Здесь Лиза всегда что-нибудь покупала у сестер-близнецов, которые были похожи как две капли воды и носили жакеты и пестрые шали. Таких булавок с большими пестрыми стеклянными головками в Германии больше не делали, а пряжа была заплетена в косу, из которой приходилось с большой осторожностью вытягивать нитки нужного цвета. У сестер была собака со светло-серыми глазами, и Лиза мысленно обратилась к Рихарду: "Посмотри, у собаки светлые глаза".
Мужчина за прилавком с джинсами, джинсовыми юбками и куртками дружески кивнул ей, она недавно купила у него куртку для Рихарда на белой подстежке из меха ягненка; продавец рассказал ей, что как-то был в Германии, в Баден-Бадене, molto bello, очень красиво. Солнце светило прямо на озеро, и оно выглядело, как блестящая металлическая пластина. Только там, где плавали две утки, слегка плескалась вода, а так все было настолько тихо, будто озеро затаило дыхание. В воздухе дрожало марево, солнце припекало, а на небе было написано: все кончено! все кончено!
За стендами с постельным бельем, подушками, покрывалами, телефонами из оникса, каминными решетками, стеклянными бусами Лиза наконец увидела роскошные прилавки с овощами и фруктами. Женщина, сидевшая при телефонах из оникса, подставляла солнцу ноги с расширенными венами. Когда к ней приближался кто-нибудь похожий на туриста, она вскакивала, кричала, что о ценах можно договориться, у нее есть еще и зонтики, совсем дешевые. Лиза кивнула ей и пошла дальше. Женщина опять села на скамейку и пробормотала себе под нос проклятье.
Лиза купила груши, виноград, пару яблок и красный салат. Она выбирала неторопливо, немножко поговорила с продавцами о ценах и качестве, чтобы убедиться, что ее еще понимают, что она еще может разговаривать. "Они сладкие?" - спросила она про яблоки, и крупный красивый крестьянский парень раскинул руки, как Иисус на кресте, и воскликнул театральным голосом: "Ma, signorina, non ci siamo dentro, мы не лазили внутрь!" - и подмигнул ей. Она рассмеялась и сунула яблоки в сумку. Он подарил ей одну инжирину и поклонился, прижав левую руку к сердцу, прежде чем точно так же галантно обратиться к следующей покупательнице, сморщенной старушке.
Вторник был единственный день, когда Лиза обедала вне дома. Она пораньше отправилась к Плинио, подыскала себе столик в углу с видом на озеро, и целый час жизнь казалась ей устойчивой, как толстый лед под ногами, не было страха, что перед ней разверзнется пропасть и каждый следующий шаг будет смертельно опасен. Здесь она забыла о тех звуках и шумах, которых она постоянно ожидала и которые все время стучали в ее голове: шорох письма, падающего в почтовый ящик, скрежет ключа в дверном замке, звонок телефона. Снаружи было спокойное сверкающее озеро, внутри деловое жужжание ресторана в час обеда. Дверь в мир на этом месте в углу у окна была одновременно открыта и закрыта - Лиза видела перед собой тихую гавань, мир, который манил ее, в который она хотела бы погрузиться и незаметно исчезнуть в нем навсегда, а за стеной продолжалась жизнь, громкая и радостная, и кто не обратит внимание на легкую рябь, прежде чем озеро опять успокоится, тот и не заметит ее исчезновения. Лиза стряхнула с себя мечты - раствориться, исчезнуть - и заказала Плинио еду. Плинио был высокий, стройный, носил белоснежный фартук и пританцовывал среди столиков, как грациозный кот. Здесь не было меню, Плинио перечислял, что можно заказать, он закатывал глаза, округлял и выпячивал губы и уверял, что все будет fatto in casa, по-домашнему и чудесно, и синьора должна полностью положиться на него, когда он рекомендует консервированную фасоль.
Лиза всегда полагалась на него, и каждый раз это были прекрасные обеды, хотя она ела очень мало и к ужасу Плинио большей частью пила воду вместо вина: ей становилось грустно, когда она пила вино одна. Рихард, почему ты не поднимаешь бокал, и не чокаешься со мной, и не спасаешь меня от этого безмолвия, поселившегося во мне? Она решила больше не ждать его так, что-нибудь предпринять самой, завтра уехать, дочитать Музиля, пробудиться от этой летаргии, но чувствовала себя такой усталой, такой бессильной...
Было бы лучше, если бы у них был ребенок? Рихард никогда не хотел детей, а Лиза долго пребывала в нерешительности. Она и сейчас не чувствовала потребности в детях, но, может быть, ребенок был бы тем, кто ждал ее, - а так ждала только она. Чего она еще ждала, кроме Рихарда? Если ты меня любишь, все будет хорошо... Когда у нее в детстве был жар, ей казалось, что она стоит в туннеле, который, вращаясь, затягивает ее, а свет в его конце становится все слабее и слабее. Теперь ей тоже представлялось, что свет вокруг нее ослабевает, и ей пришла в голову строчка из Готтфрида Бенна: "Заимствовать, но что? Совет какой-то мудрый? И у кого?" Она расплатилась, встала, перенесла сумку и пакеты в машину. А вдруг, когда она вернется домой, он уже будет там? И крикнет ей от двери: "Вот, наконец, и ты", и они будут вместе есть груши и виноград? А вдруг он написал ей? Уже издали она увидела в почтовом ящике письмо. Ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Только без спешки, не торопись, спокойно, Лиза, медленно, радость нужно продлить. Но будет ли это радостью?