— Вот это от нас точно не зависит, как и от вас! Да и там не пустота.
— Вас должны трогать чужие заботы, или вдруг вечная война с другим племенами прекратилась? Враг моего врага не обязательно друг, тем не менее пусть воюют между собой, а ты воспользуйся с толком. Я бы построил для поселенцев дороги туда и брал бы с едущих дальше за поставки продовольствия и на починку тракта. А того, кого не устраивает и кто мечтает отобрать что-то бесплатно, вешал бы. По приговору суда. Чтобы все знали, за что, и именно тех, а не любого белого.
— С себя начните. Мало таких умников, готовых любого мирного индейца убить, потому что тот дикарь.
— Вот и не надо продолжать оставаться нецивилизованными.
— Ты правда в это веришь? — спросил он после долгого молчания.
— Поживем — посмотрим, — теряя интерес к дальнейшему разговору при звуке ударов колокола, ответил я. Не похоже на тревогу, но определенно предупреждение. Кто-то приближается. И это не два-три человека.
В конце концов, не от меня зависит превращение индейцев в почти белых цивилизованных подданных. Полагаю, и не от него. Он достаточно умен, чтобы закончить школу без моих советов. Уж не в курсе, сам туда отправился или родители наладили. Чероки довольно давно имеют самые разные отношения с колонистами. Союз южных родов с колонистами прочен, и даже в походы ходят вместе. Вот живущие в Охайо вынужденно являются младшими партнерами союза ирокезов.
Он крещеный, хотя так и не видел молящимся и чтобы пожелал исповедаться. Так что явно ничего нового сказать не сумел. Просто к слову пришлось, и я не жалею. Давно об этом думаю. Еще и Глэн добавил горячего в огонь, болтая в свое время о «Дороге слез».[39] Наверное, он, как обычно, давно забыл про тот разговор, а у меня зацепилось в голове и так осталось. Почему этим должно закончиться? Совсем не обязательно! Мы живем в другой стране, и перед глазами пример индейцев из миссий. Да и Поваленное Дерево со своим семейством тоже пример хороший. Шансы остаться при условии принятия определенных отношений и встраивания в общество имеются, и немалые. Но для этого придется всерьез задуматься о будущем.
Когда к причалу подошли хорошо известные всем шхуна La Brochette и шлюп La Vigilante, набитые солдатами Одиннадцатого Квебекского полка не хуже, чем селедка в бочке, за моей спиной собралось чуть не все население форта, не считая часовых. Подозреваю, и те смотрели сюда, а не бдительно озирали окрестности. Уж очень происходящее нервировало ополченцев. Все прекрасно знали об отсутствии права делить захваченную землю. На мои донесения Квебек мертво молчал, а отписки приходили разве что из Форт-Ройала. И вот теперь без предупреждения, когда в них отнюдь не нуждались, как в прошлом году, сюда прибыли солдаты.
— Полковник, — изображая поклон, сказал я, показывая знание о повышении в чине и командовании с недавних пор полком. Прежний так и не появился в подразделении, а с началом войны запросился в отставку по болезни. Видимо, медвежьей. По слухам, перед прежним начальником маячил трибунал за отвратительную организацию вверенного подразделения и разгром. Это оказался единственный выход.
Жирар, по крайней мере, присылал порох и делился не особо нужными в лесной войне пушками, которые мы ставили на куттеры. Да и про мои делишки с продажей детей в миссии и раздачей захваченного имущества, а также разделом выкупа среди милиционеров он должен быть в курсе. Не так уж далеко находимся. Мои новости достаточно быстро доходят до него, его — до меня. Он не пытался поучать, крайне довольный возможностью с остатками батальона держать свой кусок границы, внезапно ставший тихим.
— Майор, — отвечает он с той же вежливостью, снимая шляпу.
— Чем обязан, — демонстративно глядя ему за спину на высаживающихся под ругань сержантов солдат, — посещением?
— Лучше бы поговорить приватно, — сказал полковник негромко. — Лорд.
А это уже прямо показал, насколько сильно в курсе наших дел. Я уж точно не сообщал про приклеившуюся еще с первого похода кличку. Меня тогда упорно принимали солдаты и чужие ополченцы за беспутного сына аристократа, не желающего назвать имя. А все благодаря правильной речи. Причем в дальнейшем старался уже сознательно, не опускаясь до: «Мы должны проткнуть сердце ирокеза, потому что они плюнули тебе в лицо, завалили твою жену, сожгли дом и считают даже не собакой, а вонючим скунсом!» Речей не произносил вообще, ибо не видел в том смысла. Вот объяснить, зачем и почему нечто делаем, — всегда пожалуйста, если это не тайна. Фермеры отлично умеют и стрелять, и сражаться, если знают причину приказа, но держать язык за зубами? Такого просто не бывает!
39
Процесс насильственного переселения индейских племен со своих земель на запад в XIX веке.