Что особенно огорчило Марка, так это то, что Пэннок принял от него пост губернатора без малейшего колебания и так же просто, как любой законный наследник престола наследует престол и корону после отца. И если Марк внутренне скорбел о происшедшей перемене в жизни колонии, то скорбел более за будущее этой колонии, нежели за себя. Он понял великую политическую истину, что чем более народ старается захватить непосредственно в свои руки власть в государстве, тем менее, в силу этого самого непосредственного участия в ней, он бывает способен контролировать эту власть; что вся эта пресловутая власть его в подобных случаях ограничивается лишь правом назначать законодателей и правителей и избирать представителей из своей среды, а что за сим уже все влияние и власть сосредоточиваются неизбежно в руках нескольких ловких, пронырливых людей, нескольких опытных интриганов, а народ только воображает, что держит власть в своих руках.
Эта великая неопровержимая истина должна была бы быть начертана золотыми литерами на всех углах улиц и перекрестках всех дорог республиканских государств.
Только на одну минуту Марк Вульстон, которого мы теперь уже не вправе называть губернатором, пожалел в душе, что не основал сам какой-нибудь газеты или журнала, чтобы иметь возможность противопоставлять яду — противоядие; но после некоторого размышления он пришел к убеждению, что то был бы напрасный труд.
Все в жизни людей и государств должно идти своим порядком до того момента, когда перед ними встанет на пути какая-нибудь преграда, которая останавливает дальнейший ход событий в определенном направлении или же разбивает весь существующий строй и порядок.
ГЛАВА XXX
Человек говорит, о, безумец: земля — это мое владение, для меня золотые колосья; для меня зеленеющие равнины. На самых высоких вершинах он является как победитель и готов бросить вызов ангелу-истребителю Только ты, могучее море, сумеешь ему ответить Твои тысячи бронзовых голосов найдут, чем его смутить, одним взмахом ты поглотишь все, что он считает своим добром, и покажешь ему, что Бог один есть все, а человек ничто.
В течение первых месяцев, следовавших за переменой правительства в колонии, мистер Марк Вульстон занялся приведением в порядок всех своих частных дел, намереваясь вслед за тем предпринять продолжительное путешествие.
Между тем дела колонии были теперь далеко не блестящи. С тех пор. как управление ее стало радикально-либеральным, различные религиозные секты, пользуясь преимуществом безграничной свободы, готовы были вцепиться друг другу в горло, и взаимным беспощадным проклятиям и диффамациям не было конца.
Нравственность жителей колонии находилась тоже в упадке, как и религиозные их чувства. Даже и сама торговля как будто пострадала за это время.
Наконец вернулся и «Ранкокус», возивший в Америку груз китового жира. Тогда его владелец объявил всем о своем намерении вскоре отплыть на этом судне. Братья его. Хитон с женою и детьми. Боб Бэте с семьей выразили также желание отправиться в Америку вместе с Марком и его семьей, чтобы еще раз повидать берега Делавара. Скупив все оставшиеся еще запасы китового жира и приобретя дешево громадную коллекцию великолепнейших раковин, Марк собрал почти все свое движимое имущество, состоявшее из множества очень ценных предметов, причем оказалось, что даже «Ранкокус» не в состоянии вместить всего, и потому Бэте решил отозвать с китобойного промысла свой бриг. Притом же даже сам промысел этот перестал теперь быть столь доходным, как прежде, как будто и киты условились бежать из этих мест, точно они желали изъявить тем самым свое неудовольствие по случаю изменившихся порядков в управлении колонией.
Месяц спустя по прибытии «Ранкокуса» оба судна были готовы к отплытию. Уезжая из этих мест, столь милых, столь дорогих для Марка, он пожелал в последний раз навестить каждый уголок своего бывшего царства. С этой целью он прежде всего посетил остров Ранкокус, совершенно уже оправившийся после погрома, произведенного пиратами: и лесопильня, и кирпичный завод, и мельница стояли на своих местах, — и всюду кипела работа.
То же обилие и то же благоустройство замечались повсюду: на Пике и на Рифе и на всех остальных островах этой группы.
Здесь следует упомянуть об одном совершенно невероятном поступке, доказывающем, до каких крайних пределов могут дойти в людях себялюбие и корысть.
Новое правительство колонии стало оспаривать право собственности Марка Вульстона на кратер, который из кучи пепла и голых скал был превращен в самый цветущий уголок силой его трудов и пота. Новые власти колонии стали настаивать на том, что кратер — общественная собственность, мало того, они не постыдились затеять с ним процесс. Понятно, никто из первых обитателей колонии не оспаривал право Марка на эту землю, но те, кто прибыли последними в эти прекрасные места, не могли видеть без зависти этого участка земли и сознавать при этом, что они не имеют на него ни малейшего права.
Марк не хотел еще раз откладывать свой отъезд, но ведь кратер этот был собственно ему дарован Провидением в самые тяжкие минуты его жизни. Между тем дело это было передано суду присяжных. Марк Вульстон отсрочил свой отъезд ради того, чтобы иметь возможность лично присутствовать на разбирательстве своего дела. Он защищался и отстаивал свои права лишь несколькими полными достоинства словами и вескими аргументами, а в заключение сказал, что вполне полагается на справедливое решение присяжных.
Двое из них стойко держали правую в этом деле сторону и, несмотря на то, что остальные десять высказывались против Марка Вульстона, остались при своем решении. А так как в подобного рода случаях требовался единогласный приговор, то окончательное решение этого дела пришлось отложить до следующей сессии.
Марк не захотел еще раз откладывать свой отъезд, и на другой же день после первого разбирательства его дела он отбыл на «Ранкокусе» вместе с Бобом Бэтсом, следовавшим за ним на своем бриге. Минуя по пути Пик, наши друзья, все до единого, сошли со своих судов и поднялись в долину Эдема, чтобы в последний раз проститься с этим земным раем, который Марк называл когда-то «раем среди морей».
Под вечер этого дня наши путешественники вновь вернулись на свои суда, которые вскоре вышли из Миниатюрной бухты.
Мы не станем описывать день за днем это уже знакомое и Марку, и всем его спутникам путешествие, скажем лишь о том, что, разойдясь у мыса Горн, эти суда почти что одновременно вошли, одно вслед за другим, в порт Филадельфии.
Возвращение семьи Вульстон, уехавшей, по слухам, Бог весть в какие страны на неопределенный срок, явилось настоящим событием для такого маленького городка, как Бристоль. А в семьи Анны и Бриджит этот совершенно неожиданный приезд внес такую радость и ликование, какие трудно даже описать.
Благодаря прекраснейшему воздуху и климату тех островов, где они жили, обе молодые женщины казались такими же свежими и моложавыми, как в то время, когда обе они были еще молоденькими девушками.
Вновь прибывшие привезли с собой весьма и весьма крупное состояние и могли теперь называться богачами. Это, конечно, ничуть не повредило им в общественном мнении горожан Бристоля. Даже и младшие братья Вульстоны, пробывшие недолгое время в колонии, вернулись оттуда каждый с весьма почтенным состоянием и поспешили заявить своему брату, что они не намерены более возвращаться на Риф. Но бывший губернатор колонии, несмотря на свое очень крупное состояние, все же оставался верен своей привязанности к далеким островам, несмотря даже на явную неблагодарность их населения. Марк питал к этой колонии снисходительность и слабость матери к дурному, избалованному ребенку, невзирая на все его пороки и недостатки. Бриджит решила одна пробыть год у своего немощного, старого отца, а «друг» Марта, любившая во всем подражать своему идеалу — мистрис Вульстон, также просила мужа позволить ей прожить около года в Америке. Хитон решил остаться временно в Бристоле с женой и детьми, и хотя Анна первое время сожалела о Пике и о роскошной долине Эдема, о чистом горном воздухе и вечно ясном небе тех островов, но ведь и здесь она была со своей семьей, и ее муж и детки были при ней, а этого только и было надо для ее полного благополучия и счастья.