Остатком дня Марк воспользовался для того, чтобы посетить свои грядки на вершине кратера и в нижнем саду и выбрать несколько дынь к ужину. Большинство плодов и овощей совершенно поспело; урожай был во всем чрезвычайно обильный, и — странное существо человек! — вид всех блестящих результатов их трудов породил в душе Марка нечто похожее на сожаление при мысли о том, что он должен будет оставить все это навсегда, предав все снова запустению.
Эту ночь и Марк и Боб провели на «Ранкокусе». Мысленно каждый из них говорил себе, что, быть может, это последняя ночь, которую им приходится провести здесь, и в силу той привязанности, какую питает каждый моряк к своему судну, они решили перед разлукой торжественно проститься со старым, добрым товарищем их радостей и бед, их верным другом «Ранкокусом».
Здесь следует сказать, что отшельники давно уже подвесили свои койки под кровлей того сарая, который служил для них верфью, для того, чтобы быть поближе к своей работе и, встав поутру, иметь возможность тотчас же приняться за дело. Ранним утром следующего дня Марк был разбужен шумом ветра в снастях; в первую минуту этот знакомый шум, от которого он успел уже отвыкнуть за последнее время, был ему даже приятен. Он поднялся наверх, и ему стало ясно, что над ними была настоящая буря; ничего подобного он никогда еще не видал в Тихом океане. День только что начинал брезжить, но Марк разбудил Боба.
И море, и небо приняли такой грозный вид, что заставляли опасаться за судно. Им, конечно, было бы весьма прискорбно видеть, как разобьется о подводные камни их верный «Ранкокус», но все же опасность, грозившая пинасу, волновала их несравненно более. На берегу со вчерашнего вечера осталось много разных орудий и инструментов, и хотя они должны были остаться на острове, Марк и Боб поспешили на берег и убрали все во внутрь кратера. Козочке открыли доступ к вершине, а свиней пустили во внутрь кратера, где они с особым наслаждением принялись рыться в огромной куче водорослей, не обращая ни малейшего внимания на затейливо распланированный сад.
Буря тем временем все усиливалась. Вода прибывала с минуты на минуту, и вся низменная часть острова вокруг кратера была уже затоплена. Марк поспешно добежал до своего павильона на вершине, прибрал, укрыл и припрятал на всякий случай все свои книги и письменные принадлежности и затем бросил тревожный взгляд по направлению к тому месту, где стоял «Ранкокус». Величавое судно плавно вздымалось и опускалось вместе с грузной волной, но, повидимому, ему еще не грозило никакой опасности. Тогда он обошел вершину кратера, направляясь к тому месту, которое было в наиболее близком расстоянии от верфи, с тем, чтобы взглянуть на пинас. И каково же было его удивление, когда он увидел Боба, которого считал занятым уборкою внутри катера, по колена в воде спешившего к доку и затем взобравшегося на пинас…
Озабоченный сохранностью «Нэшамони», Боб хлопотал то тут, то там, он оживленно жестикулировал и призывал Марка к себе. В эту минуту Марк заметил, что пинас тронулся со стапели, и через мгновение подпоры, поддерживавшие его, были выбиты волнением, становившимся все сильнее и сильнее; вслед за тем пинас сдвинулся до половины всей своей длины. Марк кинулся вниз на помощь Бобу, но в тот момент, когда он добежал до воды, «Нэшамони», поднятая мощным гребнем волны, двинулась вперед и вышла в открытое море.
Глава IX
Понятно, Марк не кинулся в погоню за уносимым волнением пинасом. Он в изнеможении припал к скале в безграничном ужасе и страхе за несчастного товарища, сознавая, что никаких средств к спасению у него быть не могло.
Боб не пытался даже отдать якорь, зная наверняка, что всякая попытка такого рода опасна в данную минуту. Всего разумнее, конечно, было плыть по ветру до тех пор, пока пинас не вынесет за пределы подводных камней, и затем уже стараться удержаться на месте. У Марка сердце замерло, и, едва дыша, он следил, как пинас мчался над подводными скалами, подобно бешеному коню, который сам не видит и не знает, куда он мчится. Раз двадцать Марку казалось, что злополучное судно уже потоплено разъяренной стихией, но в тот момент, когда он считал его погибшим, оно снова, точно морская чайка, неслось вперед, ныряя и скользя по волнам бурного и пенившегося моря.