Подстать грузовикам и железные, какие-то квадратные автобусы с выбитыми стеклами, продавленными боками, оторванными бамперами. Дверные проемы почему-то очень узкие. На остановках автобусы никогда не останавливаются, только притормаживают, и толпы бегут рядом с ними, запрыгивая внутрь, как обезьяны, или повисают гроздьями снаружи.
Легковые автомашины местного производства похожи на доисторические рыдваны, внутри нет подлокотников и ручек на потолке салона, чтобы держаться, зато шофер сидит под углом к лобовому стеклу и руль для него специально скошен, чтобы не сидеть спиной к господину. Резко выделяются своей элегантностью, бесшумностью западногерманские мерседесы, японские тойоты, шведские вольво, французские пежо. Но их немного с голубыми дипломатическими или черными именными номерами.
Неотъемлемая часть городского транспорта - трехколесные мотороллеры, такси-тривиллеры, черный металлический кузов которых накрыт желтой кабинкой, похожей на кибитку. Есть и гужевая тяга - белые волы, медленно тянущие длинные телеги, и маленькие, словно игрушечные лошадки с шорами на глазах в двухколесных повозках.
Если добавить к этому двухколесные мотороллеры, велосипеды и кишащие толпы прохожих, то сливаются они в непрерывно сигналящую, гудящую, кричащую лавину, которая несется с возможно максимальной скоростью в миллиметрах друг от друга, пересекая, подсекая, увиливая, влезая в любое свободное пространство. Полное жуткое впечатление, что вот-вот обязательно произойдет катастрофа.
Белыми неприкасаемыми островами в бурном потоке движения выделяются коровы. Рогатые, горбатые, но с томным разрезом красивых глаз, как на клеенках Пиросмани, они величественно равнодушно стоят или возлежат посреди проезжей части, не снисходя к трубящим истошно сигналам. Задавить корову - это не то, что человека - грех неискупимый, урон невозместимый, а их, словно специально, тянет на самые оживленные перекрестки.
Правила движения существуют только на бумаге и, возможно, только для того, чтобы их регулярно и повсеместно нарушать. На дорогах страны действуют свои неписаные законы, свой кодекс. Гудок вовсе не означает уступите дорогу, сигнал равнодушно предупреждает - я здесь, и все тут. У некоторых грузовиков просто рожок с резиновой грушей - ква-ква, как зуммеры, хрипят мотороллеры, заливаются клаксоны, позванивают велосипедисты, указывая отставленным в сторону мизинцем - поворачиваю направо и попробуй тронь меня.
Аварии ежедневны, еженощны, на месте происшествия тут же собирается толпа и вершит суд по одному единственному принципу - кто тяжелее и больше, тот и не прав. Грузовик всегда виноват перед автобусом, тот перед легковой машиной, та - перед мотороллером, тот - перед велосипедистом, тот - перед прохожим.
Толпа знает свою силу, она настороженно вслушивается в споры сторон, она всегда на стороне меньшего, мгновенно возбуждается и готова учинить немедленную и жестокую расправу. В провинции как-то сожгли автобус вместе с шофером, который случайно задавил девочку и отрицал свою вину.
Обычно, конечно, расходятся мирным путем, договорившись о возмещении ущерба, но с машин с дипломатическими номерами дерут безбожно, гораздо больше, чем со своих. По статистике раз в полгода с каждым из наших, советских, что-то да случается на дороге. Если при этом душа местного улетает в рай, то наш без разбора и следствия, виноват ли, нет ли, ближайшим рейсом улетает в Союз. В его же интересах, конечно, но каково, убив человека, в один момент круто повернуть жизнь? Не все выдерживают.
В нашем микробусе задраены окна, кондиционер гонит прохладный воздух, Николай вставил кассету в магнитофон и бархатно запел Френк Синатра, угостил нас "Мальборо", с удовольствием задымили - комфорт есть комфорт.
Свернули с кольцевой дороги и попали в тихий район двух-трехэтажных вилл с балконами, ухоженными лужайками и газонами и тенистыми садами.
- Поживете пока здесь до моего отъезда, - сказал Николай, представив нас хозяйке, невысокого роста женщине, полноватой, смуглолицей, с правильными чертами лица. - Завтра вечером к нам, милости просим. Располагайтесь, отдыхайте, утром заеду за тобой часов в восемь. Ну, я полетел...
Мы поднялись по узкой, крутой лестнице на второй этаж.
Полы серого мрамора, беленые стены, просторный холл гостиной с мягкой мебелью, лопасти вентиляторов под потолком, спальня, куда слуги перетаскали багаж.
Чужое небо, чужая земля, все чужое.
Лена села на широкую кровать и заплакала.
Глава двенадцатая
Время то летело, стремительно ускоряясь и достигая высокой концентрации в те периоды, когда Николай и я работали по плотному графику встреч и переговоров, то почти замирая, когда мы с Аленой оставались вдвоем в чужестранном доме. Для Ленки время, похоже, остановилось полностью - целыми днями она ждала моего возвращения.
За неделю Николай должен был успеть познакомить меня со всеми, с кем мне предстояло работать, ввести в курс дел, рассказать, пересказать, объяснить, почему именно так, а не иначе, сложить в единую картину пеструю мозаику пребывания в стране и, конечно, завершить свои дела. Я же должен был, как губка, впитать всю информацию, которая накопилась у Николая за три с половиной года, и разобраться в десятках новых лиц и фамилий.
Первым делом, в первый же день - в посольство.
- Запоминай дорогу, через неделю сам сядешь за руль. Кстати, надо тебе оформить местные права, - сказал Николай по пути.
- Долгая процедура?
- За день сделаем. Напиши заявление на имя посла, завизируй его у водителя-механика тогрпредства, в местном ГАИ тебя сфотографируют и выдадут лицензию.
- Справку о здоровье не потребуют? - вспомнил я свои мытарства с правами в Москве.
- Зачем? Твое здоровье - твои проблемы.
Мы выехали на запруженную транспортом, загазованную, шумную кольцевую дорогу и через пятнадцать-двадцать минут свернули в район широких улиц, высоких заборов и ухоженных газонов. На флагштоках лениво развевались флаги различных государств. Вот и наш, алый. Возле каждого посольства палатка с солдатами и пост, огражденный мешками с песком.