- Ты знаешь, в Норвегии еще холоднее, а цветочные магазины на каждом углу, - не согласился со мной Николай. - Вот мы и приехали и, что удивительно, никого не раздавили по дороге.
Из будки, стоящей около ограды, выглянул солдат в светло-зеленой, цвета выгоревшей травы форме и отдал честь, смешно притопнув ногой.
Ворота отворил, радостно улыбаясь, блестя белыми зубами и белками глаз, черноволосый парнишка в голубой рубашке и синих брюках.
- Гуд ивнинг, сааб, - поздоровался он с Николаем.
Николай величественно, как римский император, кивнул головой.
- Гуд ивнинг, сэр, - склонился передо мной в поклоне парнишка.
- Это наш сторож, уборщик, а иногда и повар, - сказал Николай. - Зовут его Ганеш.
- Гуд ивнинг, - сказал я Ганешу и протянул ему руку.
В глазах Ганеша мелькнул страх и удивление. Не разгибаясь, он слегка и очень почтительно пожал мне кончики пальцев.
- За руку с низшими по касте не здороваются, - негромко прокомментировал ситуацию Николай. - Запомни и крепко запомни, для него ты белый человек, а он для тебя - черный. Будешь здороваться за руку, станешь для него таким же черным и тогда в своем черном сознании он перестанет тебя уважать, следовательно, слушаться.
Не стал я спорить с Николаем, но в душе остался при своем мнении никакой Ганеш не черный, такой же, как и мы. Прав я или нет, покажет мой будущий собственный опыт, хотя вроде бы и сомневаться тут не в чем.
В открытом настежь гараже горела лампа без абажура, освещая два ряда солдатских коек, кованые сундуки и прикнопленный к стене лист с изображением зелено-золотого, красно-желтого, черноглазого бога. Посты военной полиции установлены в домах всех дипломатов, живущих в городе, а не в посольствах или торгпредствах, после того, как террористы убили заместителя премьера, хотя целились в премьера. Снаружи солдатам поставили будки, а под казарму отдали гаражи.
Перед двухэтажным домом и за ним лужайки ухоженных газонов с упругой травой в обрамлении стриженых под изгородь кустарников и низких деревьев, усыпанных красными цветами.
На первом этаже просторная столовая с пятиметровыми потолками. Во всю длину стол человек на двенадцать-пятнадцать под нежно-голубой расшитой синими птицами и цветами скатертью и уставленный сияющими, словно никелированными, приборами и блюдами белого с синим сервиза.
Через небольшой холл - офис, или кабинет. Обстановка сугубо деловая два стола красного дерева, на одном из них пишущие машинки с русским и латинским алфавитами, шкафы и полки с папками для бумаг, но главная достопримечательность - кресло, кожаное, с широкими подлокотниками, плавно изогнутой высокой спинкой, на колесиках, подпружиненное.
- Сядь, примерь, - с понимающей усмешкой предложил Николай. - Не робей, это твое место.
Я погрузился в объятия крахмально скрипнувшего кожей седалища.
- Чувствуешь себя белым человеком? - оскалился Николай. - То-то же.
Рядом с офисом - переговорная, небольшая комната с мягкими диванами и журнальным столиком. На втором этаже квартира, похожей на первый этаж планировки с двумя спальнями, столовой, еще одной пустой комнатой и балконом, выходящим на задний дворик.
Мы совершили целую экскурсию по дому, сопровождаемые Николаем, Галей и Колей, и вернулись в столовую, в торце которой за шторами скрывался эркер, выступ-фонарь, половина застекленного восьмигранника. На низком столике - виски, джин, водка, вино, рюмки, фужеры, ведерко со льдом, бутылочки с содовой, кока-колой, соками, баночки с пивом, металлические чашечки с жареными, подсоленными орешками, картофельной соломкой с перчиком, сигареты "Мальборо".
- Не боишься? - кивнул я головой в сторону бутылок, намекая на полгода как вышедший указ по борьбе с пьянством и алкоголизмом.
- Пусть боятся наши классовые враги, как говорил великий вождь мирового пролетариата, - с кавказским акцентом ответил Николай. - А нам бояться нечего, мы теперь пьем не , как раньше, на троих, а на двоих, чтобы знать, кто донес.
Разумное желание остановить алкогольные реки ежедневных распитий, высушить винные озера банкетных застолий, снизить уровень пьяного океана, в котором тонула страна, очень скоро превратили в очередную кампанию. Вместо того чтобы жесткими административными мерами запретить пьянство на работе, в служебное время, стали ретиво бороться с алкоголем вообще. Они подумали, что мы брезгуем их угощением. Увольняли с работы, понижали в должности, подняли цены, повырубали столетиями выращиваемые виноградные лозы. Как всегда, никто не считал, где польза, где вред. "Как же я попал в вытрезвитель?" - недоумевал герой анекдота. - "Я же честно отстоял три часа в очереди, купил бутылку водки и выпил ее один, в темноте, под одеялом, чтобы никто не заметил." - "Вот когда ты пошел за второй," - вразумили бедолагу, - "тут тебя голого на улице и взяли." До советских колоний за рубежом волна гонений, судя по всему, еще не докатилась, хотя алкоголь исключили из списка представительских продуктов.
- Знаешь, как называют очередь в винный магазин? - спросил я у Николая. - Петля Горбачева.
- Как же мы на родине жить-то будем, Галуня? - всерьез помрачнел Николай. - Было у советского человека единственное право врезать с устатка, да и то отобрали.
- И правильно Михаил Сергеевич сделал, давно бы так, - убежденно сказала Галя. - Хоть немного утихомирились, а то при прежнем торгпреде с утра только до двенадцати дня работали, а потом все на ланчи с фирмами, и пошел гудеж до глубокой ночи.
- В тропиках без дезинфекции не можно, - назидательно сказал Николай. - Тебе, Галуня, как всегда, кампари с апельсиновым соком? Елене, как я выяснил, джин с тоником? Ну, а мы по скотчу, виски со льдом?
- О,кей, сэр, - с удовольствием кивнул я.
- О,кей говорят, когда заканчивают беседу или хотят сменить тему разговора, - заметил Николай. А мы только приблизились к вводной части.
- Ну, как там Москва, расскажите, - выжидающе спросила Галя. - Ой, знали бы вы, как все надоело, как домой хочется, сил больше нет никаких.
Насчет того, что надоело, пожалуй, не встретишь за рубежом советской семьи, которая на словах не рвалась бы обратно, но этому никогда не верится до конца, особенно, если толкуют об этом в Лондоне или на островах Зеленого Мыса, где твердая валюта и круглый год курорт. Помню, в Алжире, это, конечно, не Рио-де-Жанейро, я как приехал, попал на прощальный ужин. Застолье, речи. И вот тот, которого провожали, попросил тишины и обратился к другу с гитарой: