Индия и Советский Союз оказались похожими, как брат и сестра, - высокий международный авторитет и почти неразрешимые внутренние проблемы. Что-то символичное было в том, что на высокой лестнице, ведущей в храмы острова Элефанта под Бомбеем, на лотках торгующих сувенирами можно было увидеть и резного индийского слона из сандалового дерева и значок "Ударник коммунистического труда".
Индия до конца дней моих останется в сердце моем. Верится, что Индия принесет счастье и удачу, потому что мне удалось-таки сомкнуть руки, стоя спиной, вкруг знаменитой нержавеющей тысячелетней железной колонны в Дели, происхождение которой загадочно и необъяснимо. И хочется верить в то, что современный лик Индии будет един и под стать трем остальным, как слились в единый архитектурный ансамбль четыре храма в Каджурахо: индуистский четырехгранник, резной ламаистский, буддийская ступа и купол мечети.
Глава двадцать шестая
То у Лены, то у меня время от времени случались головокружения, слабость и полная апатия до такой степени, что не в силах пошевелить рукой торгпредские "аборигены" объясняли, что все это из-за акклиматизации, не столько временной, хотя разница в три часа и ощущалась, сколько из-за резкой смены климата, воды и питания.
На сей раз недомогание шло по нарастающей с крутым падением. Еще в воскресенье, вернувшись из Индии, мы взахлеб рассказывали Веховым о поездке, а я уже заболевал. Словно некто держал мое сердце, легкие и горло в холодных руках и сжимал время от времени не сильно, но ощутимо крепко. А когда отпускал, будто уходил, то радостно казалось, что Некто не вернется.
В понедельник утром пришлось делать экономический обзор оперативному составу торгпредства и Некто, словно запоздало очнувшись от сна, уже вовсю хозяйничал в моем теле: то бросало в жар, то выступала испарина, строчки расползались черными гусеницами по белому мареву листа, я еле-еле закончил рапорт, ощущая тугую тяжесть в горле.
С трудом добрался до клиники на другом конце городка.
Врача, который обслуживал торгпредство, не было, врач же, отвечающий за посольских, - и здесь иерархия! - не пожелал брать ответственность за "чужого", но, очевидно, бледность моя не предвещала ничего хорошего, он попросил измерить температуру и два раза убедившись в том, что на градуснике тридцать девять и пять, написал направление к местному специалисту, спросив меня, предусмотрены ли средства на лечение в смете торгпредства.
Я сказал, что да, предусмотрены, хотя на самом деле не имел об этом никакого представления. Врач хмыкнул - все так говорят, но направление-таки дал.
Позже я узнал и познал на своей шкуре, что советские врачи заграницей предназначены не для того вовсе, чтобы лечить заболевших соотечественников, а чтобы принять решение - стоит ли тратить госвалюту на лечение или совковый организм выдюжит сам. Хорошо еще, что я взял Ганеша водителем в то утро и мы с ним отправились к врачу. Ехали долго и где-то на окраине, в новом районе, отыскали частную клинику, а по сути квартиру на втором этаже, в которой одна из комнат приспособлена под приемную, вторая - под кабинет, а третья - под операционную.
Врач поначалу долго рассказывал, как он лично лечил премьер-министра, что он - специалист по уху, по носу и по горлу, кстати заглянул мне в горло, потом повозился с чем-то, попросил опять открыть рот, сделал укол в небо и велел обождать в передней.
Через три минуты я перестал ощущать кончик носа, губы, казалось, раздулись и отвердели, а от глаз остались одни щелки.
Эскулап опять вернул меня на эшафот врачебного кресла, дал в руки тазик и залез в рот с чем-то металлическим. Спазмы, гной, кровь...
Доктор положил меня на кушетку, дал понюхать нашатыря и отпустил через некоторое время, снабдив набором рецептов, письменным подтверждением, что он сделал операцию, и визитными карточками со служебным и домашним телефонами. При этом уведомил, что сегодня вечером будет в гостях и дал телефон туда тоже.
Мы с Ганешем вернулись домой, он сбегал в аптеку, я наглотался, продираясь сквозь раненое горло, лекарств и забылся тяжелым сном.
Проснулся часов в восемь вечера от удушья. сел в постели.
Говорить не мог. Знаками попросил у Ленки ручку и бумагу. Она с расширившимися от страха глазами принесла требуемое.
Я написал: Ленусь, позвони доктору по телефону, который он дал. Спроси по-английски... И печатными буквами начертал простейшие вопросы, что горло заложило, температура под сорок и что делать?
Лена трясущимися руками набрала номер и попросила к телефону доктора. И вместо того, чтобы прочитать мою записку, заголосила в рев, мешая русские и английские слова:
- Хелп плиз, доктор, господи, ну, помогите же, сделайте что-нибудь...
Доктор что-то спросил, и тут Ленка зарыдала, стиснув трубку:
- Я ни-че-го не по-ни-ма-а-аю-у-у...
Я молчал и только знаками показывал ей на свою бумажку, которую она с упорством неразумного ребенка отбрасывала в сторону.
В конце концов она сообразила и сказала в трубку:
- Температура сорок.
Я отобрал у нее трубку. Доктор пытался успокоить миссис Истомин и сказал, что надо выпить анальгин с аспирином и лечь спать.
Повесив трубку, я написал на бумажке рецепт доктора. Тут Лена слегка успокоилась и принесла длинную таблетку анальгина и круглую аспирина, на что я показал, что они никак не пролезут в распухшее горло. Алена растворила их в теплой воде, и я, судорожно корчась от боли при каждом глотке, выпил лекарство.
Часа в три ночи нарыв прорвало, я до изнеможения и сердечного звона в голове изверг какое-то неимоверное количество нечисти, зато мгновенно покрылся испариной, температура упала и я заснул целебным сном.
На утро я был слаб, но спокоен и, главное, дышал. Счастье - дышать. Дышать, не задумываясь, не ощущая животворного воздушного потока, не задыхаясь.
На следующий день я уже вылез наружу и устроился на балконе.
Припекало. Причем ощутимо. Незаметно, день за днем, столбик уличного термометра полз вверх и достигал после полудня тридцати.
Мы с Леной погадали, что же послужило причиной такой сильной ангины, и вспомнили, что, гуляя по каменным, прохладным даже в самую сильную жару, индуистским храмам, были обязаны снимать обувь. Бывалые Ушаковы натягивали шерстяные носки и нам советовали, но я беспечно отмахнулся - и вот она месть, божья кара.